— Нет! Данте я не ваш!
— Наш, наш.
— Нет.
— ...Но все же послушайте одну страшную историю. Не примите к себе. Так вот. Был тут у нас один. Настоящий зверь. Убил четверых. Но судом — теперь там тоже, знаете, веяния — был признан невменяемым и отправлен к нам. Ну уж извиняйте! — почему-то поклонился мне. — За решеткой содержался.
— Не верю.
— Напрасно. Так вот — к счастью, а для него, я думаю — скорее к несчастью, оказался он гражданином другой страны. Прежде входившей в СССР. И по всем законам положено депортировать его туда. Тем более тут он всех терроризировал, включая персонал. Но как его депортировать? Тут он у нас почти все время фиксированным был — в смысле пристегнутым. А как везти? Он любой конвой растерзает. Да еще пассажиры!
— Пассажиры чего?
— Не важно чего. Поезда, самолета. Представляете?
— Приблизительно.
— Ну, посоветовались с тамошними коллегами по скайпу — естественно, все прекрасно по-русски понимают, — и в результате говорят: «Делайте овощ!»
— Как?
— Ну, существует такой термин — когда человека в бесчувственный овощ превращают специальными средствами. И в таком виде транспортируют. Ну, вы немножко прошли через это, — заметил вскользь. — Ну и в таком состоянии он остается. Устраивает вас такое?
— Нет. Меня можете депортировать только в Сочи. И в виде цветка.
— Ну зачем вам в Сочи? — сделал плавный жест рукой, указал на роскошные цветы по окнам. — У нас тут и так цветник. Первое место замечу вскользь, на смотре-конкурсе... А к вам пока применяются щадящие лекарства. Щадящие ваш интеллект. Но в нашем отделении есть и сторонники сильных средств. Не примите за угрозу! Ну что, дать вам бумагу с карандашом?
— Нет!
— Ну, тогда извините! У нас тут в некотором роде производственное объединение. Трудовая терапия. Так что завтра с утра, в восемь тридцать, пожалуйте на наряды... распределение на работу.
— Представьте, это слово я знаю.
— Может, работа вам грубоватой покажется...
— Да нет! Что вы! Я вырос тут, на конюшне! Отец силой меня оттуда уводил! У меня одна только просьба... можно сделать один звонок? Хочу Алену Дмитриевну поблагодарить за лекарства. Мобильник мой можно на секундочку?
— Она у меня забита, — дружелюбно сказал он. — Звоните с моего. Только недолго.
— Секунда!
Я поглядел на экран. Так, Алена Дмитриевна... А вот и Валера! Нажал.
— Аллооо! — на весь кабинет разнесся бас.
Борисыч изумленно поднял брови.
— Валера, я тут на Красной Даче оказался! Выручай.
Борисыч резко потянулся ко мне.
— Понял... Завтра, на нарядах, — Валера неторопливо изрек.
— Ну хоп! — закончил я разговор по-нашему.
— Ну вот! На нарядах! Все отлично. Огромное вам спасибо! — протянул Якову Борисычу трубку. — Ра-бо-та-ем!
— А вы коварны!
— Немного есть. Но только — ради работы.
— Валера — наш ближайший помощник. По трудовому соглашению он использует некоторых наших... ходячих для своих работ. К сожалению, мы вынуждены зарабатывать себе на хлеб. Но если вы будете сбивать его к чему-то не тому... вас скоро будут продавать в овощном отделе. Вы поняли меня?
— Я подключаюсь.
— Работы — порадую вас — весьма неприятные. Даже не решаюсь обрисовать!
— Ничего. Я сам обрисую. Спасибо вам!
— И вам всего наилучшего! — Он выглянул в коридор: — Уведите больного!
Вели на третий этаж. Пролет забран решеткой. Как-то решетки меня стали раздражать.
Сопровождающий открыл покрашенную белым железную дверь. Пропустил меня. И дверь с хрустом запер. Обратно не выпустят.
Потом сосед мой безмозглый меня извел. «Дай закурить» да «дай закурить!» Я понимаю, что запомнить ему нечем. Человек без черепа. Плоскость, идущая от бровей, замазана чем-то, напоминающим детский пластилин. Бр-р! Врезать, что ли, ему, когда в следующий раз спросит? Нельзя. Слишком уж хрупкая у него конструкция. Да и если драка завяжется — уже точно отсюда не выпустят меня.
А вот снотворное мы принимать не будем — подержим за щекой — и выплюнем в цветок. Какие, кстати, тут необычные цветы. Пусть видоизменяются. А то неизвестно, каким сном заснешь и кем, главное, проснешься! У меня иной план.
И когда все уснули, стеная и храпя — стал писать, при свете фонаря за окном. К счастью — когда Борисыч из кабинета вышел охрану позвать, — успел спрятать под рубаху лист бумаги и ручку.