Выбрать главу

Конечно, я знал... Местный!

— Тогда запрягай, за кормом — и на птичник! — И оно удалилось.

И где птичник, я тоже знал, — у реки на горе, на которую даже лошадь взбирается нелегко. Все помню здесь. А уж Красная Дача! Как мы с ребятами подкрадывались к ней, исключительно по субботам, поскольку в тот день в нее допускались посетители и в кустах можно было увидеть много всякого интересного.

Да и просто глядеть на ненормальных, которых родственники кормили домашним, разложив еду на траве, видеть их ни на что не похожее поведение, было волнующе так, что душу щемило. Предчувствовал что-то?

Отец-то бывал здесь часто, но по делам, как директор. Больница была еще (видимо, как и сейчас) производственной бригадой селекционной станции. И все были довольны! И дармовой практически труд — и лечебная трудотерапия плюс помидоры-огурцы. Что-то я тут их на столах не вижу. Видимо, не сезон.

Дорога к конюшне спускалась среди сосен — песчаные обрывы, корни сосен, как лапы пауков, выбегали на дорогу. А запах! Помню, как мы по этой дороге весело поднимались с ребятами, чтобы поглядеть из-за кустов на таинственную Красную Дачу. А вот теперь я и сам «красный дачник». В больничной робе, грязных ботинках, в ватнике, встрепанный. А ведь недавно совсем щеголь был. «А что вдруг, — подумал я, — если встретил бы сейчас себя, юного, что бы передал? Думаю, бодро бы подмигнул: «Не боись! Все не так страшно... как выгляжу сейчас я».

Так, размышляя, я спустился вниз к реке, к длинной, как бы вросшей в землю и слегка расползшейся конюшне с рядом маленьких окон под крышей. Темная впадина входа. Спиной избушка — к реке. Плоский глиняный берег весь утыкан следами копыт. Вошел — и глаза скоро привыкли, а запах — ну просто сладкий, родной: навоза, сопревшей кожаной упряжи, лошадиного пота. Мой аромат!

— Чего припозднился? — Голос непонятно откуда звучал.

Увидел в полутьме и даже испугался: глаза фактически снизу глядели. А что такого? Лежал человек на полу, в ближайшем стойле, на старой попоне — притом, похоже, трезвый. Не по стойке же «смирно» ему стоять? Со стенки свисала упряжь, на крюке гроздился хомут. Я как раз был в луче света из окошка, и, похоже, вид мой выдавал своего — если бы я в белом фраке пришел, он бы насторожился.

— Ну, как всегда, Мальчика бери! — Ради вежливости он даже привстал, ткнул пальцем и снова прилег.

Да, здесь тебя даже не отличают. «Не в своем просторе» сейчас! Только среди знакомых ты кто-то, а тут... а тут я сельхозрабочий. И горжусь! Руки мои двигались автоматом — с батею запрягали не раз! Снял хомут с крюка и надел на плечо, через другое перекинул упряжь, сняв с гвоздя, пошел по скользким от навоза жердям, составляющим пол конюшни, вдоль ряда расположенных в стойлах конских крупов и помахивающих хвостов — и безошибочно определил Мальчика, гнедого некрупного жеребца. Как определил? Не пойму. Наверное, Мальчик, услышав свое имя, выдал себя. Другие, мотая головами, брали клочья сена из яслей, мерно жевали — а Мальчик с моим приходом завздыхал, зашевелился, переступал, стукая подковами и сильнее других замахал хвостом — от радости или от огорчения? Не нашенское это дело!

— Но! Прими! — рявкнул я.

Он послушно посторонился, и я с напряжением пролез — я-то, увы, не мальчик — между его пузом и деревянной стенкой. Уверенно возложил на его хребет чересседельник — маленькое седло со свисающими постромками. Теперь надо уздечку надеть. Помню! Все помню! В те счастливые времена возвращаюсь! Уздечку застегнул на его длинном черепе, теперь надо насильно вставить в рот железные удила — цепочку. Мальчик зубов не разжимал, хотя удила лежали уже между его губами.

— Балуй! — свирепо выкрикнул я и слегка постучал железками по зубам.

Мальчик, вздохнув, разжал желтые зубы, цепочка проскользнула в рот, и я пристегнул удила к уздечке и вторым концом — уф!

Я вел коня по проходу уверенно, не оборачиваясь, он покорно стучал копытами за моей спиной. Вывел. Вот телега. Моя? Для птичьего корма — потому что самая грязная? Криками и нажимом «впятил» Мальчика между лежащих на земле оглобель, напялил на него, слегка шарахнувшегося, хомут. Понятно, кому охота? Хомут «вверх ногами» надевается, потом переворачивается, так надо, чтобы сидел туго. Потом подключаются к хомуту оглобли, кожаные ремни, натянутые через чересседельник, поддерживают их на весу, пристегиваются вожжи, потом туго затягивается, можно шикарно упереться в него ногою, хомут — и вот уже вся упряжь натянута и звенит, как музыкальный инструмент; а если вместе с телегою брать, напоминает гоночную яхту. Вот так!