С мальчиком к ней вернулась надежда, на какую Элизабет уж и не надеялась. Семь недель подряд он навещал ее. Неуклюжий подросток, тоже, должно быть, одинокий, любознательный и совершенно не приспособленный к жизненной борьбе, никого не станет топтать. Мальчик приносил с собой блокнот и карандаши, спрашивал, что ей нарисовать. Все стены уже увешаны набросками: лес позади его дома, вид из окна этой самой комнаты, но по большей части — автопортреты, вначале, возле зеркала, довольно условные, дальше более выразительные, и если пройти вдоль стены, видно, как глаза на рисунке становятся меньше, лоб — выше, как умело художник растушевывает линии. В неделе появилась вершина, кульминация. Часами Элизабет сидела, готовясь к разговору, перебирая вопросы, которые хотела задать, и вновь забывая про них, словно нервная мать, когда мальчик возвращался.
Из окна был виден закат над гаванью. С востока на небо наползала туча, синие волны потемнели, лишь узкая бледная полоса света еще тянулась на горизонте поперек Атлантики. Близится время ужина. Пройти по мощеному коридору, мимо комнат, где живут такие же, как она, постояльцы, в столовую, а там кухарка Марша приветливо махнет рукой, Элизабет займет привычное место за столом и примется за пищу, полную крахмала. Бывает ли такая вещь, как глухой гонг? Если бывает, то именно такой гонг призывает на ужин обитателей Брюстерского пансионата организованного проживания в Плимуте каждый вечер ровно в половине шестого. Услышав этот негромкий звон, Элизабет отходит от окна в глубь комнаты, накидывает кардиган, надевает тапочки и пускается в ежедневное путешествие.
Когда она часом позже возвращается в комнату, в белом бумажном стаканчике на тумбочке уже дожидаются таблетки примидона, оставленные здесь, как всегда, нянечкой Джудит. Более двух десятилетий Элизабет Майнард делала все, как велено, и голос Эстер, причинивший ей столько бед, доносился до нее лишь изредка и еле слышно. Есть чем гордиться, говорит она себе, всю жизнь положила на то, чтобы чего-то не допустить. Но в последние недели, как она ни старалась, при визитах Теда наступали такие моменты, когда лекарство брало верх и время растягивалось бесконечно. Этот мальчик напомнил ей обо всем, что она утратила. Элизабет хотела бы поближе узнать его, узнать как личность. Разве она многого просит? Небольшая передышка только на пользу пойдет, прикидывает она, пряча таблетки подальше в ящик тумбочки.
— Оставь ее на хрен, слышишь? — орет снизу старший брат, а Тед все еще стоит перед дверью в комнату матери, безнадежно повторяя: — Ты не спишь? Ты не спишь?
— Чтоб через двадцать секунд был в машине, или пойдешь пешком! — кричит Джон из кухни. Тед пытается повернуть ручку, но дверь, как всегда, заперта. Надо бы посмотреть, как там мама, но время истекло. Он бежит в комнату за портфелем и скатывается вниз по лестнице.
В машине брат запускает на полную громкость диск «Ярости против машины» [ Rage Against the Machine — американская рок-группа, популярная с начала 90-х гг ], автомобильные кресла подрагивают. Не снижая скорости, он проносится мимо двух стоп-сигналов и всю дорогу до самой школы молчит. На парковке Тед надвигает на голову наушники, и мелодичный голосок британской рок-звезды помогает забыть обо всем: «Она шествует в красе подобной ночи ла-ла-ла, ла-ла-ла». Он поднимается по ступенькам под напев, в котором никак не удается разобрать слова, что-то насчет Мэрилин, и наконец уже в коридоре — те самые строки, он ждал их с самого начала: «Я меч-та-аааю увидеть мою героиню… Я мечта-аа-аю увидеть мою героиню». Голова плывет, голос взмывает все выше, какое блаженство… чьи-то пальцы хватают его за плечо, губы мистера Ананьяна шевелятся: «Выключи немедленно!»
Нажимает на «стоп», щелчок громко отдается в ушах.
— Последний раз предупреждаю.
Двадцать с лишним старшеклассников сгорбились за партами из темного пластика, сорок пять минут высшей математики, ни малейшей надежды увидеть Лорен Дженкс. Становится тошно.
— Боже мой! — восклицает Тед как можно искреннее. — Я же тетрадь забыл! Я мигом! — И вылетает обратно в коридор, мчится прочь, слышит, как захлопывается за его спиной дверь.
— Молодец! — Стиви Пайпер выскакивает ему навстречу из кабинета химии, одобрительно поднимает вверх большой палец. -Приходи сегодня на вечеринку, чел: предки Фебы Дэвидсон отвалили из города.
— Само собой, — откликается Тед, пробегая по коридору к кабинету рисования. У Лорен сегодня «рисунок с натуры». Он заранее боится, что она заметит, как он караулит под дверью класса, хотя и догадывается: она давно уже знает, что он подглядывает за ней, — уже много недель, с тех самых пор, как в начале семестра Лорен перешла в их школу.
Миссис Теодопулос выставила на мольберте перед классом фотографию собаки и тычет указкой, требуя обратить внимание на уши. Ученики {все сидят спиной к Теду) мажут угольками по бумаге, выводят уши. Лорен во втором ряду: линялый оранжевый кардиган, растянутые карманы не застегнуты, косая полоса света падает ей на плечо, над ухом блестит прядь коротких темных волос, сережек нет. Теду нравится, что девушка не носит кольца и бусы, не пользуется косметикой. У нее такие большие глаза, она выглядит лет на десять старше его, словно живет уже в пятый раз и все в мире видела, а теперь по какой-то таинственной причине (плохая карма, например) вынуждена повторять жизнь заново в старшем классе средней школы. Вечером, сидя в своей комнате и с сожалением вытесняя из сознания ее образ, чтобы поискать в Интернете более примитивные картинки, Тед размышляет: ей бы, наверное, хотелось поделиться с кем-нибудь своим опытом, каково это — побывать в столь отдаленных местах и возвратиться. Редко, очень редко он позволяет своему воображению раздеть девушку, и тогда Лорен непременно оказывается сверху, выгибает спину, плотно зажмурившись, а на лице ее такое выражение, будто она припоминает что-то из прошлого, однако под конец открывает глаза, опускается ниже, приникая к нему, они глядят друг другу в глаза, он подымается ей навстречу, целует, взрывается.