Элла. Не надо нам было подписывать.
Оули. Надо. Поделом ему.
Элла. Но мы не знаем, что он сделал.
Оули. Знаем.
Элла. А что он сделал?
Оули. Он опорочил меня и тебя.
Элла. Что он написал?
Оули. Он… ну. Я точно не знаю что. Но опорочил.
Элла. Вот видишь. Не знаешь.
Оули. Знаю.
Элла. Ладно, тогда скажи.
Молчание.
Элла. Так что же?
Оули. Он… Ты считаешь, про него наврали?
Элла. Ну, что я говорила? Ничего ты не знаешь. Ничего. А велишь мне подписать.
Оули. Ничего я тебе не велел. Сама подписала.
Элла. Ты не сказал мне, что это такое.
Оули. Что же, по-твоему, надо подписывать то, о чем ничего не знаешь? Так, что ли?
Элла. Вот ты какой. Велишь мне подписать, а потом говоришь, надо, мол, знать, что подписываешь. Значит, по-твоему, нельзя полагаться на своего жениха? Так?
Молчание.
Элла. Вот ты какой.
Оули. Ты не знаешь, почему я подписал.
Элла. Ай-яй-яй. Бедненький женишок.
Оули. Знаешь, что сказал Хреггвидюр? Нет. Не знаешь, а сама, сама, сама…
Элла. Что сама? Ну, говори.
Оули. Хреггвидюр сказал, что будет сокращено число траулеров и рабочих в холодильнике.
Элла. Врет.
Оули. Хреггвидюр? Нет. Он в конторе у Сигюрдюра работает.
Элла. Так он и сказал?
Оули. Угу.
Элла. Ну и?
Молчание.
Элла. Он сказал, что ты и… я должны?..
Оули. Угу.
Элла. Поэтому ты и велел мне подписать?
Оули. Да.
Молчание.
Элла. Прости меня за то, что я сказала. Ладно?
Оули. Угу.
Молчание.
Оули. Правильно сделали, что подписали. Хреггвидюр сказал, что все подписывают. Сигюрдюр тоже.
Элла. Хватит об этом. Пойдем в кино или еще куда-нибудь.
Оули. И поделом ему. Зачем порочил нас?
Элла. Пошли в кино, хорошо?
Оули. Не имел права.
Элла. Конечно. Пошли!
И продолжается сбор подписей под твердым руководством Преподобия — доброго пастыря, знающего свою паству, сеятеля, отличающего добрую землю от мест каменистых, хозяина, видящего плевелы между пшеницею и с корнем их вырывающего.
Не зря ест работник свой хлеб, ибо результаты налицо.
На почте, в витринах магазинов и на телефонных столбах можно прочесть цифры, сообщающие об участии горожан в кампании по сбору подписей в защиту свободы. 99,3 % — прописью девяносто девять и три десятых процента — грамотных жителей Города добровольно заявили о своей готовности ничего не пожалеть во имя свободы.
IX
— Устал, милый? — Жена Сигюрдюра Сигюрдарсона стоит в дверях его домашнего кабинета.
Сигюрдюр не отвечает. Он лежит на диване, одна рука у него под головой, другая вытянута, ладонь покоится на животе. Он в костюме и ботинках. Лицо бледное, веки опущены, вокруг глаз морщинки.
— Устал, милый? — повторяет она, разглядывая мужа, потому что за все время их супружества он никогда не ложился средь бела дня.
Внезапно Сигюрдюр вскакивает и направляется к дверям. Жена делает шаг в сторону, пропуская его.
— Ты что-то сказала? — спрашивает он.
— Я спрашивала, устал ли ты, милый.
— Разве со мной такое бывает? — задает он встречный вопрос, проворно надевает пальто и уже в дверях отвечает: — Я думал. Думал.
X
22 декабря. В большом зале Дома собраний идет митинг. Зал полон до отказа — заняты многие сотни сидячих мест, масса народу стоит. Председательствует Преподобие.
Выступило множество ораторов. Все единодушно осудили книгу, которая ославила, оклеветала и оболгала жителей Города. Некоторые предложили отрядить к автору между рождеством и Новым годом делегацию, которая бы без обиняков передала, что лучше ему не приезжать в Город. По мнению других, следовало позволить негодяю прибыть на место — пусть потратится на дорогу да помучается в пути, а затем, когда доберется до Города, отправить его вместе с семейкой обратно. Выдвигались и иные предложения: разрешить автору беспрепятственно поселиться в Городе, но ни один житель не должен разговаривать ни с ним, ни с членами его семьи и не оказывать им никакой помощи.
Различные предложения вызвали жаркие дебаты, хотя накал страстей не вышел за разумные рамки. С жаром выступали ораторы, подбадриваемые слушателями, способными оценить по достоинству богатство высказываемых идей.