— Заткнись! Сейчас восемь утра, на трассе движуха! — зарычал невидимый собеседник Люси, — думаю, ее надо отвезти на двадцатую милю, У тебя ключи от дома с собой?
Кадди прикрыла глаза. «Двадцатая миля» и «ключи от дома» дарили бесценное знание. Двадцать миль по шоссе Кадди могла бы пройти — правда, пришлось бы снять шпильки и идти босиком. «Женщина в вечернем платье, босиком идущая по шоссе к Принстону, — Кадди едва не фыркнула, — далеко ли я уйду?».
Она вернулась мыслями в вечер накануне. К тому моменту, когда увидела страшный сон наяву: двое мужчин забивали ногами женщину. Один кричал «Вот тебе, сука!», второй действовал молча. Она не успела ничего разглядеть — кто-то ударил ее сзади чем-то очень тяжелым по голове, и она упала, слегка оглушенная. Дальше все помнилось смутно. «Сотрясение?» — гадала доктор Кадди, сомневаясь. За ночь ее стошнило дважды. Удар пришелся чуть выше затылка, что делало его весьма опасным. Перед глазами и до сих пор метались одиночные искорки-мушки. А потом ее били по ногам — с расчетом, прицельно, правильно рассчитав, что так она не сможет далеко убежать.
Машина притормозила, свернула куда-то, и Кадди напряглась. Она не приняла решение — притворяться и дальше лежащей в отключке, или посмотреть в глаза своим похитителям? Решив, что первое безопаснее, Кадди зажмурилась. Она начинала паниковать: машина сделала остановку. Звуков не доносилось никаких, кроме пения птиц и какого-то странного щелканья. Видимо, они и в самом деле были в лесу.
Багажник распахнулся, и у Кадди против воли забилось сердце. Она поняла, что не сможет притворяться.
— Глаза завяжи! — крикнула Люси, и за это Кадди была ей безмерно благодарна, — вот этим!
На ее лицо упала черная тряпка, пахнущая машинным маслом. Зато вынули кляп изо рта. Язык у Кадди пересох, и кровоточила одна десна.
— Я ничего не расскажу, — постаралась произнести спокойно Лиза, пока ее куда-то волокли, — просто отпустите меня сейчас.
— Топай, — огрызнулся парень, — посидишь у нас тут в сарайчике, пока решим.
— А Джек будет вечером? — неуверенно поинтересовалась Люси, и ее спутник вознегодовал:
— Рот закрой, дура!
Кадди внезапно поняла, что Джеком должен быть тот мужчина, который смог забить беспомощную женщину молча и без единой паузы. Она содрогнулась, чувствуя, как рыдания вновь подступают к горлу. Рассчитывать ни на кого не приходилось. Скрипнула деревянная дверь, и Кадди толкнули на какой-то пропахший кошачьей мочой матрас. Снаружи щелкнул замок, и послышались удаляющиеся шаги, затем и Люси, и ее приятель скрылись в доме. Зазвонил колокольчик, стекло на входной двери задрожало, и все. И настала тишина. Кадди сидела на коленях где-то далеко-далеко от Принстона, и ей было очень страшно.
«Я выберусь. Конечно, я выберусь. Я смогу. Я сильная».
— Форман.
— Не смотри на меня.
— Форман! — сказала Тринадцать чуть громче, и высунулась из ванной, — подними зад с дивана и помоги мне!
Эрик рассмеялся, вставая. Реми была женщиной, которая хотела иметь детей, но совершенно не представляла себе, как о них заботиться.
Рейчел Кадди была на редкость спокойным ребенком. Она привыкла к тому, что вокруг нее и мамы крутится огромное количество людей — большинство просто ходили мимо туда-сюда, некоторые издавали какие-то звуки и почти все старательно улыбались Рейчел. Некоторых — Кэмерон, например, или няню — Рейчел знала лучше других.
Форман девочке тоже понравился. В отношении же себя после шести часов с ребенком Тринадцать осталась уверена: Рейчел ее ненавидит. Стоило ей отвернуться — девчонка бросала с дивана погремушку и принималась реветь. От детского питания она отказывалась. К тому же, Рейчел уже научилась достаточно проворно ползать, и Тринадцать дважды ловила ее на полу, пытающейся извлечь из-под дивана пузырьки викодина.
Форман смотрел на девушку, и улыбался. Она еще не понимала, что ждет ее в ближайшем будущем. Сейчас ее беременность выражалась лишь сильной тошнотой, усилившейся аллергией на бытовую химию. Форман поймал себя на мысли, что не готов признать: перед ним стоит уже не одна Тринадцать. Их было уже двое.
«Рано, — оборвал себя суеверно Эрик, — еще слишком рано. Она больна. Хорея Гентингтона могла просто затаиться. Я не могу знать, что с ней все будет хорошо». Он не мог беспокоиться за ребенка — ребенка еще не было. Было что-то такое светлое на ультразвуке, что заставило Формана постоянно тревожиться за Тринадцать. Пройдет месяц — и все изменится; она покроется сыпью или начнет есть потолочную побелку, а может, вскакивать по сто раз за ночь в туалет. Потом — еще месяца через два-три — черты ее лица размягчатся и приобретут тот особенный свет, свойственный счастливым будущим матерям, ей придется окончательно отказаться от любых каблуков и обтягивающих джинсов с низкой талией. Форман едва не прыснул, представив стильную Тринадцать в каком-нибудь ужасном цветастом платье для беременных, вроде тех, которыми спокойно можно занавешивать на ночь окна.
— Эрик, — взмолилась Реми из ванной, — иди сюда.
— Что такое? — крикнул он с дивана, отвлекаясь от своих мыслей.
— Это нормально, что у нее пена изо рта течет?
Он поскользнулся, вбегая в ванную, и тут же выдохнул: «Не пена, а отрыжка!». Тринадцать старалась освободить прядь своих волос из крепко вцепившейся в них маленькой ручки.
— Я не думала… — сокрушенно вздохнула Реми, — ты посмотри, во что мы превратили квартиру Хауса!
Форман огляделся. Конечно, Хауса нельзя было назвать педантом-аккуратистом, но бардак, учиненный неопытной нянькой и поразительно бодрой микро-Кадди, напоминал погром мародеров.
Тринадцать уселась на диван, и прижала Рейчел к себе, положив ее на скрещенные ноги. Несмотря на кажущееся неудобство, девочке поза понравилась, и она притихла. Реми медленно покачивалась туда-сюда, надеясь усыпить, наконец, Рейчел.
— Эрик, — шепотом произнесла она, — знаешь… я только сейчас поняла, что плохо подумала, прежде чем прекратить пить таблетки.
Форман ничем не выказал своих чувств.
— Я не спросила тебя, хочешь ли ты этого, — глядя куда-то в темное окно, продолжала Тринадцать, — это было очень глупо с моей стороны.
— Ты меня предупредила, — возразил Эрик, — я в курсе, что от того, что люди спят вместе, получаются дети.
— Я боюсь, — всхлипнула Тринадцать, и отвернулась, сдерживая слезы. Рейчел чихнула, уже засыпая.
Форман осторожно обнял их обеих, залезая на диван с ногами. Он почему-то не мог заставить себя смотреть Тринадцать в глаза, и потому наклонился, чтобы прошептать ей нужные слова на ухо.
— Реми. Давай подождем. Давай не будем ничего решать. Я не оставлю тебя одну. Да, немного неожиданно — все это, но нет ничего страшного.
Он поцеловал ее, переплел свою руку с ее рукой. Ему всегда нравилось смотреть на контраст: его темная, крепкая рука и ее тонкие, почти прозрачные пальчики.
— Как Хаус сказал, репродуктивная самка, — добавил Форман тихо, — так что будем, как заповедано природой, плодиться и размножаться.
Лицо Тринадцать вспыхнуло. Форман ничего не сказал насчет ее «гормонально обусловленных перепадов настроения», что непременно бы сделал Грегори Хаус.
— Да, из всех людей Хаус относится к женским проблемам наиболее просто, — признала с улыбкой Реми, — но хорошо, что это не он здесь, а ты.
Форман ничего не ответил, раздумывая о том, как бы поступил его начальник, оказавшись в подобной ситуации. Стук в дверь прервал тишину. Рейчел сморщила личико, набрала воздуха в легкие, и тихо заскулила, набирая громкость постепенно. У Тринадцать опустились плечи: «Легок на помине». В дом ввалился Грегори Хаус, мокрый и раздраженный.
— О нет, это существо испортило мой диван! — от порога завопил Хаус, — ты, ребенок Розмари! — он обратился к Рейчел непосредственно, — мамочка разве не говорила, что между нами перемирие? Ты не гадишь на мою мебель, я не рвусь кормить тебя грудью…