Она готовила. Она мыла полы. Каждые свободные минуты в этом доме она что-то делала, лишь бы не оказаться перед необходимостью отдыхать. Отдыхать вместе с Хаусом.
Но Грегори Хаус, казалось, не был озабочен тем, как с пользой провести время в отдыхе от праведных трудов. Он выбрал местечко за роялем, свернул в косяк заначку, извлеченную из-под матраса, и закурил. Постепенно боль в ноге отдалилась, и стала похожа на нытье ушиба или синяка, унялся все еще появляющийся кашель, а мир вокруг стал ощутимо дружелюбнее к Грегори Хаусу. Он переместился за рояль, и принялся выбирать произведение, должное украсить и без того чудный вечер. Не выбрав, Грег устроился на диване рядом с Рейчел.
Он прикрыл глаза. Было хорошо. Кадди снова ходила туда-сюда по дому, Рейчел тихо играла с пультом без батареек, за окном шел дождь. Ничего не болело. Грег открыл банку пива, и внимательно принялся наблюдать за Кадди, которая все время была чем-то занята.
«Ты мне нравишься, — мог бы сказать ей Грегори Хаус, — мне нравится, как ты двигаешься. Мне нравится, как ты смотришь на меня — всегда с вызовом. Еще твои глаза — они похожи на глаза настоящей хищницы. Мне нравится, как ты дышишь часто, когда злишься, и нравится, как ты потягиваешься во сне перед тем, как перевернуться. И мне нравится, черт возьми, когда я смотрю на тебя сейчас, а ты знаешь, что я смотрю, а я знаю, что знаешь ты!». И, разумеется, Грегори Хаус ничего этого не сказал, и даже не подумал.
Это было чем-то вроде интуиции или шестого чувства, чувства принадлежности, чувства потребности. Хаус очень хорошо различал потребность и зависимость; зависимость он ненавидел и презирал. А вот как именно назвать то, что заставляло его ревновать, злиться, грустить и даже просто смотреть на Кадди — часами — он не знал. Таких слов в языке не было.
— Хаус.
Грег открыл глаза. Лиза улыбалась.
— Я тебя раскусила, ты накурился, — сообщила она, и тут же пояснила, — ты уже полчаса сидишь и с закрытыми глазами играешь с Рейчел. Мне надо ее уложить.
Хаус перевел взгляд на девочку. В самом деле, микро-Кадди уже почти спала, уцепившись крохотными пальчиками за его футболку.
— Я знал, что ты меня подставишь, детеныш, — пробурчал он тихо, и осторожно вытащил край футболки из рук Рейчел, — унеси ее, пока она не нарушила мою нирвану своими воплями.
Лиза и Рейчел удалились, а Хаус снял джинсы, футболку, носки и укутался в одеяло. За несколько дней диван уже принял форму его тела, и теперь каждая выпуклость и вогнутость идеально подходили для того, чтобы проводить в положении лежа максимальное количество времени. Мистическим образом диван впитал в себя атмосферу, царящую теперь вокруг. Отсюда Хаус контролировал весь дом — всю свою берлогу, и всех ее обитателей.
«Можно, я это постираю?» — «Можно». «Заходила соседка, та, глухая бабушка» — «И что? Мочеприемник сломался у нее?» — «Миссис Войтовски — та, напротив, — сказала ее невестке, что ты женился. Она написала открытку» — «У нее рассеянный склероз» — «Продиктовала, значит. Я сказала от тебя спасибо». А еще бутылочки с детской смесью, и чертовы помады — везде, везде. На самом деле, не так уж их было и много. И туфли. Зачем ей столько туфель?
А еще — полотенце. Никто не мог сказать, почему эта женщина после ванной заматывает голову в такой смешной тюрбанчик. И лифчик расстегивает двумя руками на ходу, направляясь к спальне. Под майкой. Под безразмерной майкой, и все-таки угадываются очертания ее тела — как тогда. «Почему ты на меня так смотришь?». Как ответить? Сказать ли, что хочется схватить, утащить, спрятать от всех, и сжимать ее тело до синяков, оставить след в каждой клеточке, в каждой молекуле — присвоить ее всю, от кончиков ногтей на ногах и до кончиков волос?
— Хаус.
Присвоить. Захватить. Забрать.
— Грегори Хаус!
Он встряхнулся. Почему-то стало очень горячо, нестерпимо жарко.
— Грег, — снова позвал его знакомый голос, теперь уже с едва уловимой обидой, и он открыл глаза.
Кадди вздрогнула. Когда она подходила к дивану, ей казалось, достаточно ему просто посмотреть на нее — и она сразу бы вспомнила, зачем к нему шла. Но вместо этого Грегори Хаус просто ждал. Ждал, что же Лиза будет делать дальше.
Она наклонилась к нему, проникая руками под натянутое до подбородка одеяло, и поцеловала — чуть-чуть промахнувшись, прикоснулась губами сначала к носу, потом — к щекотной щетине над губами.
А потом Кадди вдруг прижала руку к губам, и вздрогнула. Два раза подряд. Хаус нахмурился.
— Икота, — едва ли не со слезами в голосе поделилась Лиза, — ик…кота! Опять!
Грегори Хаус был уверен: у несуществующего Всевышнего черное-пречерное чувство юмора.
— Это все от твоих диет, — не нашел он ничего лучшего, чтобы сказать, надевая под одеялом джинсы, и нашаривая пузырек с викодином, — допрыгаешься однажды до язвы желудка.
— Язва — последствие энтеробактериоза, а не голо — ик! — довки, — возмутилась Кадди, тщетно пытаясь не дышать положенные две минуты. Хаус достал сотовый.
— Она икает, что делать? — задал он вопрос, едва лишь длинные гудки прекратились.
— Выпить горячей воды, прикоснувшись мизинцем левой руки к мизинцу правой ноги, — пробубнил заспанным голосом Уилсон, и — догадался Грегори Хаус — взглянул на часы, — ты совсем с ума сошел? Нормальные люди в это время спят!
— Мизинцем левой… бред какой-то, — Грег обернулся: примерно подобное гимнастическое упражнение Кадди пыталась проделать в ванной, но — судя по продолжающейся икоте — безрезультатно, — еще способы.
— Встать в позу мостик.
— Ты идиот.
— Напугай ее! — Уилсон простонал это едва разборчиво, и положил трубку.
Кадди в ванной продолжала икать. Грегори Хаус оперся на трость, и возвел глаза к потолку, словно надеясь найти там ответы на нужные вопросы.
— Оденься, — сказал он Кадди, — я придумал кое-что.
Крутя на пальце ключи от мотоцикла, Грег улыбался.
— Куда мы? — опасливо спросила Кадди, семеня под дождем в своих туфлях.
— Лечить твою икоту, — сообщил Хаус, и включил фару, — на это вряд ли потребуется больше десяти минут!
С победным «йоху!» и под рычание двигателя Грегори Хаус стартовал по влажной дороге.
Дождь над Принстоном прекратился на восемь часов. Жители недоумевали — они могли видеть размытые ливнем тучи вокруг, а над Принстоном не упало ни единой капельки. Гремел гром, и сверкали молнии, лопались фонари на одиноких домиках за чертой города и громко выли испуганные собаки в будках.
Описать чувство дороги Грегори Хаус не мог. Это было, словно он вел рукой по влажной коже без единого шрама или рубца — идеально ровная дорога, идеально пустая, идеально гладкая. С присущим миру доктора Хауса цинизмом, ливень должен был вот-вот разразиться вновь, или сель должна была размыть шоссе, но нет — мотоцикл летел ровно, а Кадди визжала от страха на виражах, вцепившись в Хауса. Под куртку не проникал холодный ветер, а если даже и проникал — Грег его не чувствовал. Спидометр показывал сто миль в час. Бензина было достаточно, дождь прекратился. Но главное — сзади, обвив его руками и истошно вопя — прижалась женщина, которую Грегори Хаус хотел назвать своей.
Ей в самом деле вначале было очень страшно, но минуты через две громкий крик сменился тихим сопением, а потом — Хаус с удовольствием отметил эту перемену — она расслабилась, доверившись водительскому умению диагноста. Ее теплые руки пробрались под куртку, и она легонько пощекотала Хауса чуть выше пупка, там, где у доктора Хауса было особо чувствительное место.
— Ах так, — притворно разозлился Грег, — ну держись!
Он свернул с шоссе налево и опять набрал скорость — на этот раз разогнавшись до ста двадцати миль в час. Кадди то визжала, то хохотала, словно подвыпившая школьница на выпускном балу. Когда он притормозил, она сняла шлем.