— Больше не икаешь? — успел, обернувшись, спросить Хаус, прежде чем Лиза опять поцеловала его.
Она целовала его жадно, глубоко, дразня, играя. Это уже не было похоже на застенчивые, испуганные поцелуи на диване. Это значило, что она не убежит в ванную со словами «Прости, я сделала это зря». Это было желание.
— Десять минут истекли, — прервал ее Хаус, обнимая за плечи, — враг, то есть, икота, повержен. Поехали домой?
Его куртка пахла машинным маслом, кожей и ветром. Кадди не стала надевать шлем. Ей хотелось, чтобы ветер бесконечной дороги унес прочь все мысли, которые крутились в голове, и оставил только ее саму, Грегори Хауса и его мотоцикл, который вез их обоих домой.
Над Принстоном сверкали молнии, где-то вдали гремел гром. Мотоцикл несся по влажной дороге, и Грегори Хаус был просто неприлично, противоестественно, донельзя счастлив.
========== Синдром Хауса ==========
Теперь — теперь все правильно, теперь все — как надо. Теперь он может прикасаться к ней без ложного чувства вины.
В окна, занавешенные мелькающими тенями, бился тревожный ветер. Лиза открыла рот, и издала тихое, уже знакомое Грегори Хаусу грудное «ох». Он заставил себя посмотреть на ее лицо. В сумраке и под этим углом оно казалось незнакомым, и, тем не менее, прекрасным. Грег обвел языком вокруг ее пупка — нежная, чуть солоноватая на вкус кожа, поцеловал ее чуть ниже — она вздрогнула от сладкого предчувствия, запустила пальцы в его волосы.
Судорожные вздохи, запрокинутая голова, сдержанный стон — Хаус целовал ее снова и снова, ниже, выше, пока она не притянула его за плечи к своему лицу. Отчего-то он все время смотрел на нее, угадывая сокровенные фантазии, малейшие желания — по вздрагиваниям ресниц, по приоткрытым, вспухшим губам, по прерывистому дыханию. И она не отставала — покусывала, щекотала языком самые чувствительные точки на его теле — от маленькой ямки над пупком, зарываясь носом в курчавые волосы на паху, позволяя своим рукам обхватывать его так, как всегда того хотелось — до красных полос, почти до царапин.
«Музыкальные пальцы, — прокомментировал внутренний голос Кадди, — чувствительные. Прекрасные руки». Она не смогла сказать «потрогай меня», но прижала его руку к своей груди, и повела ей по своему телу, сжимая ногти на запястье Грега. Он оценил эту безмолвную просьбу.
Мелкие морщинки на его лице становились четче, когда он улыбался, целуя ее руки от запястий — выше, захватывал ее волосы, чуть прикусывал кожу ниже пупка.
Потом они целовались — долго, все время, прижимаясь друг к другу крепко, так, что не разобрать было, кому жарче. Это длилось так долго — по крайней мере, Лизе так казалось — что когда она оказалась сверху, то поняла, что низ живота почти горит — от его поцелуев, от его прикосновений, от нетерпения, от ожидания.
Лиза Кадди заставляла себя вспоминать, потому что она уже много, много раз делала все это — трогала его, целовала, кусала, прижималась к нему. Смутные сны и желания, любопытство — все воплотилось так, как и должно было. Издав еще один приглушенный стон, Лиза оседлала его, впившись ногтями в его запястья. Ей потребовалось лишь ощутить его в себе — горячо и глубоко — чтобы понять: долго не продержаться. Грег тоже заметил, что она вздрагивает от предвкушения, в нерешительности поднимаясь и опускаясь, стараясь дышать реже. Он не смог не засмеяться, резко переворачиваясь с ней вместе на диване, который жалобно заскрипел.
— Я слишком, — выдохнула Лиза едва слышно.
— Я знаю, — Грег поцеловал ее, и устроился удобнее, понимая, что долго сдерживаться нет ни смысла, ни сил, — знаю.
— И ты…
Если бы можно было выразить ощущения словами, то Грегори Хаус кричал бы, задыхаясь: «Я тоже! Тоже „слишком“, всегда „слишком“! И ты знаешь, что я знаю о тебе — все, даже если не говоришь, даже если далеко, и если настолько близко, что уже нельзя быть врозь. Ты знаешь, и знаю я — знаем мы оба, как это должно быть на самом деле — вот как сейчас, я в тебе, ты со мной — и чтобы… чтобы слишком!».
И когда это «слишком» приблизилось — сначала у нее поплыли белые облака перед глазами, и перестало хватать воздуха, задрожали мелко кончики пальцев, и Лиза выгнулась дугой. И прежде, чем протяжно и низко застонать, услышала голос Хауса — длинное и сладострастное, хриплое «о» шепотом, едва слышно.
Сколько потом они лежали, Кадди не знала. Она смотрела ему в лицо — молодое и румяное, и очень счастливое. Они терлись друг о друга, забирались вместе под сброшенное одеяло, но все это делали лениво и медленно.
Под окнами остановилась какая-то машина с громкой музыкой. Неспешное, расслабленное регги, наверное, было единственной музыкой, которая не могла нарушить покой. Кадди уткнулась Хаусу в шею, и замерла. Они лежали молча очень долго.
— Ты дрожишь, — заметила она, — на жар не похоже.
— Может, это атипичная пневмония, и я скоро отъеду в мир иной, — лениво ответил Грегори Хаус, и посмотрел ей в глаза, привставая, — будешь носить траур? Посыпать голову пеплом?
— Или всему причина то, что мы, как два идиота, лежим голые на диване? — продолжила Лиза.
Разговор был бессмысленным. Они могли бы говорить о погоде, о неврологических заболеваниях, об умственной отсталости, о чем угодно — как, впрочем, и всегда.
— Что теперь? — спросил небрежно Хаус, но почему-то Кадди не обманулась его показательным равнодушием. Она перевернулась на бок, и обняла себя его руками, зарываясь носом в подушку — единственную на диване.
— Завра выходной, так что теперь мы можем выспаться, — пробормотала она, — завтра с утра мы договоримся, что это был просто секс, а в понедельник снова будем работать, как проклятые, — она зевнула, закрыла глаза, прижалась щекой к его ладони, — давай спать.
Он послушался без возражений. Волосы на его груди щекотали ее спину. От Грега исходило приятное тепло. Даже раскаты грома почему-то стали казаться далекими и тихими. Хаус ткнулся носом в ее волосы.
— Лиза, — позвал ее он.
— Ммм.
— Лиза, — повторил он шепотом, — можно, я не буду ждать утра? Это был не просто секс.
— Ммм!
— Это был охрененный секс.
Он знал, что Кадди улыбается.
Он помнил, каково это — просыпаться счастливым. Как тогда, когда она еще спала, а он уже проснулся. Тогда — внезапная ночь, вдвоем. Он помнил ее мигрень и совершенно неизвестно откуда появившееся накануне желание украсть у Уилсона немного травки. Грегори Хаус помнил все.
Тогда — сто миллиардов лет назад, — он проснулся, держа ее в объятиях. Он смотрел на нее, крепко спящую, и ему не верилось, что все, что должно было случиться, уже случилось. Подсознательно откладывая это — вот этот секс — из боязни, что на этом все закончится, Хаус успел договориться с собой. «Если она будет хороша, — рассуждал Хаус, — я подумаю». О чем он собирался думать, Грег не определился.
А теперь можно было даже не думать. Достаточно было просто смотреть, трогать, и знать — она здесь. Волшебство слова «хочу». Она просто захотела — и теперь лежала рядом с ним.
Кадди просыпаться не собиралась. Она щурилась под солнечным лучом, потягивалась, заматываясь в пододеяльник, слезший с одеяла, пряталась под подушкой, а потом снова отбрасывала от себя все, и оставалась, обнаженная, на скомканной простыне. Грегори Хаус смотрел на нее, не отрываясь, заворожено вглядывался в линии ее тела, в редкие подрагивания ее ресниц.
Наконец, Лиза нашла оптимальное положение, погрелась в толстом луче солнца, и открыла глаза, улыбаясь. Глядя на нее, Грег улыбнулся тоже. Кадди снова потянулась — до кончиков пальцев на ногах.
— Сто вопросов? — прошептал он куда-то в уголок ее губ, — жалеешь?
— Нет.
— Нет, не жалею, или нет, не спрашивай, маньяк?
Лиза рассмеялась. Блаженная истома, разливавшаяся по телу, сменила напряжение и скованность последних дней.