— Ты параноик, — она обняла его курчавую голову, прижала к себе, и закрыла глаза, — ты мой параноик.
— То, что я на тебя работаю, не значит, что вот так запросто можно меня присвоить…
Он что-то бубнил, не отпуская ее талии. Кадди повернулась, и обхватила его ногами. Только потом она посмотрела ему в глаза.
Он мог говорить что угодно. Его не нужно было слушать, чтобы любить. Как раз наоборот, нужно было купить самые огромные наушники, чтобы выносить такое создание рядом. «Двадцать лет на выработку иммунитета, — отметила Кадди, — не так уж много, если учесть, что он иммунитета не приобрел».
— Ревнивый параноик, — нежно шептала она ему в левое ухо, задевая губами его вечную щетину, — сексуально озабоченный, распущенный псих. Я тебя всегда хочу.
— Женщина! — сладко позвал Грег, откидываясь на подушку.
Она целовала его и шептала ему сотни слов, которые прежде он не слышал ни от Стейси, ни от одной другой женщины. Но очень изящно — Хаус и сам не заметил — Лиза Кадди избегала употребления того самого слова «на букву л» и всех с ним родственных.
Он всегда спешил присвоить ее, сделать ее своей, повесить большой ярлык «самка Хауса; не приближаться», не впутавшись при этом в болото «нормальных отношений» — поездок к родственникам, Рождества и чинных совместных прогулок по парку. А теперь она разрешала — словом «хочу». Этот язык Грегори Хаус считал своим.
Вдруг Кадди напряглась.
— Рейчел проснулась, — пояснила она, и села на диване, потягиваясь, — вставать пора…
Хаус, повалявшись еще, понял, что ему тоже пора вставать — хотя бы потому, что он был зверски голоден. Он ни о чем не думал. В голове была приятная пустота, желудок сладко ухал, а еще — о да — Грегори Хаус собирался позвонить Уилсону. Потому что кто-то в целом мире должен был разделить с ним его триумф.
Джеймс мылся в душе. Накануне он и Мирра немного перебрали с алкоголем — нередкое явление для недавно встречающихся пар. Сначала это были пара незамеченных влюбленными голубками коктейлей в холле одной гостиницы, где Уилсон собирался навестить старого однокашника. Потом это были три бокала божоле шестьдесят восьмого года, и по бонусной рюмочке — «комплимент от повара» — красного «Барона де Ориньяк», полусухого. А завершилось все двумя бокалами виски для Уилсона и одной текилой с соленым крекером вприкуску для Мирры.
И что поразительно, вопреки всем известным в медицине законам физиологии, ничего у парочки наутро не болело. Возможно, доктор Хаус объяснил бы это воздействию адреналина пополам с эндорфинами. Также доктор Хаус с неудовольствием отметил про себя в то утро, что по телефону Уилсона ответила она. Мирра. Еще одна особь в нестабильном гареме имени Старика Джимми.
Сложно было понять, что именно раздражало Хауса во всех женах и девушках его друга, кроме, пожалуй, Эмбер — достойной стервы, которую Хаус не мог не уважать (по-своему, конечно). Потому-то, услышав в трубке телефона женский голос, Грегори Хаус сморщился, будто проглотил что-то очень кислое.
— А он в ванной, ему что-нибудь передать?
Пробурчав что-то недоброжелательное, Грегори Хаус отказался от мысли делиться с Уилсоном своей маленькой радостью. Первое возбуждение схлынуло, и оставалась лишь извечная паранойя.
— Хаус? — раздался в трубке непривычно живой с утра голос Уилсона, — доброе утро!
— Ага, — проворчал Грег, — твоя пассия уже заказала себе визитки «Миссис Уилсон»?
— Ты злой и мизантропичный женоненавистник, кстати, как Кадди? Не ссоритесь больше?
Грегори Хаус не задумывался над ответом:
— Я как раз ее расчленяю в ванной, а ключи от машины она проглотила во время пыток. Так что мне нужна твоя тачка.
— Джонни твой, кстати, ботаник который, — не обращая внимания на колкости, жизнерадостно продолжил Уилсон, — ну, который с печенью — так вот, печень у него в норме. Липодистрофию нельзя исключить…
Когда Грегори Хаус положил трубку, он так и не мог понять, почему о Кадди не было больше произнесено ни слова. Грег хмуро посмотрел на Лизу. Она разъясняла Рейчел ближайшие перспективы, и микро-Кадди, по-видимому, не была от них в восторге: она еще не ревела, но уже свела бровки на переносице и надула губы. Хаус по-своему сочувствовал Рейчел — характер девчонка имела, как назло, от рождения саркастичный, что Грегори Хаус считал доказательством существования кармы.
— Липодистрофия и кетоацидоз совместимы? — задал он вопрос в кухню, и сияющая, свежая Лиза ответила встречным вопросом тут же:
— Повреждения гипофиза или отравление жирорастворимыми витаминами в анамнезе есть?
— Температура скачет, инфекций нет, полиурез.
Кадди поднялась из-за стола, относя посуду к раковине. Потом развернулась на месте, чуть не сломав Грегу при этом нос — он едва успел отклониться назад.
— Вау, — пробурчал уже миролюбивее Хаус.
Кадди сложила губы, как для смачного поцелуя.
— Можно тебя потискать для поднятия настроения с утра? — не унимался диагност.
— Когда это ты начал спрашивать разрешения? — съехидничала Кадди, и тут же поняла, что попалась: Грег заулыбался, прижимая ее к кухонному столу. Лиза отодвинула подальше закипавший чайник.
— Лучше позавтракай, — Кадди не была намерена сдаваться без боя, — мюсли, какао, для тебя омлет с ветчиной и грейпфрутовый сок. И инсулиновый статус проверь.
— Диагноз: угождаем мужику, — Хаус не отпускал ее. Лиза скептически опустила глаза вниз, и Грег закусил губу, — и возобновляющийся утренний стояк — твоих феромонов дело…
Он внезапно отстранился. В синих, ярких, как афганская бирюза, глазах читалось прозрение. Вместо любопытства Лизу Кадди охватило умиление.
— Мне надо кое-что проверить, — сообщил Грег в пространство.
Форман открыл дверь, откусывая громадный кусок от бутерброда с семгой. Хаус, вопреки обыкновению, проигнорировал вид еды.
— Тринадцать сюда давай, — без предисловий начал он, — нужен ее гормонально зависимый мозг для решения проблемы.
Несмотря на то, что Эрик на девяносто процентов был уверен, о какой именно проблеме идет речь, он смолчал, пропуская Хауса в дом.
— Если вы сможете вытащить ее из постели — уйду к мормонам, — сообщил Форман, зевая, — Реми!
— Отвали, — донеслось из спальни.
Хаус всегда знал, что в Тринадцать кроются многие таланты. Сейчас, например, она напоминала цыганку-кочевницу: все, что нужно было ей для жизни, находилось от нее на расстоянии вытянутой руки. Но что особенно обрадовало Грегори Хауса — до такой степени, что он даже не смог скрыть своего удивления — на коленях у Тринадцать лежала раскрытая история болезни в красной папке. Из всей команды лишь она одна проявляла к Джонни Стоуну глубочайшее внимание, почти что с материнской заботой.
Хаус быстро окинул взглядом кровать: кокосовое печенье, журналы, какие-то книжки, пульт, телефоны, лаки для ногтей… Сама Тринадцать была облачена в хламиду с разрезами по бокам, из-под которой торчали ее ноги в каких-то несуразных широких штанах, и носках в полосочку.
— Посетивший тебя аист свил гнездо в прическе, я понял, — Хаус поиграл пальцами на рукояти трости, но Тринадцать безмятежно улыбнулась — как показалось Грегу, с ехидством.
— Я оставляю ребенка, — сообщила она ему, и потянулась за очередным печеньем с кокосовой крошкой.
— Тогда ты покидаешь команду.
Тринадцать никак не отреагировала на его утверждение.
— Вас выселили из квартиры или это побег? Воскресенье, — подняла она левую бровь, — час дня.
— К черту подробности! Год какой? — заломив руки, театрально возопил своим самым саркастичным голосом Хаус. Тринадцать подняла правую бровь:
— Я сама закончу это дело, — с вызовом ответила она, — я смогу.
— Даже не думай, — огрызнулся Грег, — отдавай историю болезни и проваливай в клуб «Залетим — Родим — Взрастим» или еще что-нибудь такое. Иди, присматривай чехлы на свою тушку, соски и подгузники для потомства, сиди дома, толстей и не лезь в Принстон Плейсборо. Понадобится какой-нибудь девайс типа молокоотсоса — я уверен, Уилсон…