— Тут доктор Кадди и доктор Хаус? — и она потерла нос, — или один доктор Хаус? Запах его.
Открыв глаза, она засмущалась.
— Наверное, я выздоравливаю, — ответила девушка, — хотя нос меня не подводил раньше. Когда меня погрузят в кому?
— Вы понимаете, что это очень опасно? — осведомилась Кадди. Джейн попыталась пожать плечами.
— Это мой шанс, разве не так? Я доверяю доктору Хаусу. Он показался мне хорошим и внимательным человеком!
Выходя из палаты пациентки, Кадди могла лишь вздохнуть. Если бы она могла лично проводить психиатрическую экспертизу, то за одно упоминание Хауса в качестве «доброго и внимательного человека» дееспособности лишали бы пожизненно.
— Твоя пациентка выздоровеет, но на месте ее родителей я бы тебя прибил. На месте Кадди — тоже. Зачем ты сказал Лизе, что вы переспали? Неужели нельзя было по-человечески отвезти ее домой и не доводить с утра? — пенял Уилсон Хаусу через двадцать минут в своем кабинете, — и ты опять украл мою траву!
— Господь велел делиться, — молвил диагност, присаживаясь на кресло напротив, — и почему я должен был ей врать?
Ложечка в руке Уилсона замерла.
— Так ты с ней все-таки спал? — потрясенно выдохнул он. Хаус прищурил левый глаз.
— Это с какой стороны посмотреть.
— Так было или нет? — не отставал Джим. Грег поднял младенчески светлые глаза к потолку, словно вспоминая, и подпер рукой щеку.
— Я помню, как это было, — мечтательно произнес он, — Кадди, плетка, латекс и кляп во рту, а я в это время пью пиво и жру фисташки…
— Ничего у тебя не было, — вздохнул онколог, как показалось Хаусу, с явным разочарованием, — опять.
— Неоправданное внимание к чужой сексуальной жизни не делает тебе чести, Джимми…
— Хаус, я просто хочу, чтобы ты иногда был человеком!
Хаус проницательно взглянул на друга. Очередная подсказка — очередная догадка.
— Тебе не позвонила твоя медсестричка, — вдруг сказал он, — что, любовь на веки вечные опять разочаровала?
— Хаус…
— Ты старый сводник, — сообщил тот, вставая, — но иногда приносишь пользу. Можно, я отдам семинар по йоге Кадди? Ну или хотя бы пусть она или ты сходите со мной?
Уилсон расплылся в улыбке.
— С удовольствием уступаю этот шанс ей. Приятно видеть, что ты иногда слушаешь советы друзей.
— Тогда завтра расскажу, как прошло.
Он вынул из кармана скомканную листовку с остатками травы, и бросил ее на стол перед Джимом: «Взбодрись, старик». Уилсон бессильно опустил голову, и совершенно случайно прочитал надпись на листовке.
— О черт, — крикнул он, и вылетел в коридор, — Хаус! Хаус! Если ты это сделаешь, я тебя… тебя… буду игнорировать!
Рекламная листовка «Семинар Сексуальное Прочтение Тантра-йоги» упала, кружась, на пол.
А Хаус улыбается. Приходит домой, залезает с ногами на диван, и не включает ничего, кроме какой-то ненавязчивой музыки — первой, что попалась. И так он лежит в темноте, улыбаясь сам себе, совершенно счастливый, совершенно расслабленный.
Жизнь врача тяжела, как ни крути, но в ней бывают светлые дни, светлые и радостные. Хаус блаженно растянулся, поудобнее устраивая больную ногу, и закрыл глаза, чтобы во всех деталях вспомнить прошедшую ночь.
— …Иди сюда, красотка, — сказал он, и она, пошатываясь, побрела на звук его голоса, с совершенно отсутствующим видом, — ну иди же, я бы тебя донес, но инвалидам тяжести носить не положено.
Красные глаза Лизы Кадди все равно ослепляли своей красотой. Она упала на кровать, опрокинув стакан с виски на простыню, и широко раскинув руки. Избавление от мучающей ее уже сутки мигрени было подобно первому уколу героина. Трава у Уилсона тоже была отличная — его пациентов на этом провести было невозможно.
— Двигайся, — пробурчала она едва слышно, — слышишь, засранец?
— Да, детка, ругайся грязнее, — выдохнул Хаус, проводя ладонью по ее горячей обнаженной спине, — как себя ощущаешь?
— Ощущаю себя лучше, чем когда-либо, — и Кадди, закрыв глаза, тихо засопела в полудреме.
Грегори Хаус вытянулся рядом, оперся на локоть, и с наслаждением приступил к созерцанию очаровательной женщины, с которой мог бы сделать все, что ему только было угодно.
«Надо курнуть еще, — подумал Хаус отрешенно, — может быть, тогда я засну. А может быть, спать мне совершенно расхочется». Под его теплыми руками распласталась Лиза Кадди. Глядя на нее, мужчина не думал ни о чем. Он мог бы провести всю жизнь в наблюдении, и две жизни — в наслаждении ее красотой. Почти идеальна — если не считать того, что грозная начальница по-прежнему она. Хаус протянул руку, и коснулся ее лица. Рядом с ней он мог заснуть спокойно.
— Холодно… — тихонько пролепетала Кадди, становясь без макияжа беспомощной и совсем молодой, — обними…
— Эротические сны, доктор? — прошептал в ответ Хаус, придвигаясь к ней ближе и радуясь тому, что совесть его точно мучить не будет, — хочешь, продолжим наяву?
— Хаус, — она вдруг распахнула глаза, блестящие и восторженные, — ты идиот.
Хаус был повержен впервые в жизни. Он открыл рот, чтобы выдавить из себя какую-нибудь пошлую колкость, и не успел — Лиза Кадди, замурчав и змеясь всем телом, оседлала его и заткнула требовательным глубоким поцелуем.
Разве мог он устоять?
И все-таки он был сильнее. Под его руками она гнулась, как гибкая молодая ива, от его поцелуев вздрагивала, закрывая глаза. В футболке он запутался, а молния на джинсах Хауса застревала три раза. И началось это все как-то нелепо — на грязных простынях, с неловкими движениями, то слишком медленно, то слишком быстро. Прежде, чем целовать ее обнаженное тело, он смотрел на нее почти минуту. Перед глазами была больше не доктор Кадди, с ее циклами, анализами и уколами. Пьянящая женщина, спелая, как гранат, рассыпающийся в руках спелыми косточками, который хочется зачерпывать гостями, и которым невозможно пресытиться.
Ее длинные волосы, в которые приятно было запустить обе руки, и зарыться носом, чтобы долго и сосредоточенно пыхтеть в макушку. Лиза Кадди пахла сандалом, апельсинами и хвоей каких-то южных кипарисов.
Вокруг была уже не запущенная хозяином спальня. Теперь это было Средиземное море, и томная царица Савская, облаченная лишь в легкий румянец стыда. Хаус был определенно доволен жизнью. Эта женщина стоила больше, чем могла стоить любая, и была с ним, пришла к нему сама. Целуя ее губы, он отмечал их вишневый вкус, целуя кожу — гладкость, мерцающую золотом. Грегори Хаус не упустил ни одной детали, хоть и не стремился запоминать и анализировать: и биение вены под ключицей, и родинку на нежной груди, и персиковый пушок над пупком.
Любоваться бедрами Лизы Кадди Хаусу было не привыкать. Но он мог делать это вечно. Тем более, если его руки уже лежали на гладких ягодицах, и впервые доктор Кадди не издала ни звука протеста.
— День удался! — заключил, мурлыкая под нос, Хаус, и снова зарылся носом в волосы женщины, обнимая ее сзади, — и… ночка, кажется… тоже.
И он сжал ладонь, пропуская волнистые пряди ее волос сквозь пальцы. А дальше была сладкая муть и темнота, потому что Грегори Хаус занимался любовью с закрытыми глазами. Он не смел их открыть, не желая нарушать абсолютного погружения в ощущения.
Двое стали чем-то одним, и это одно наслаждалось единением. Сначала Лиза, вздрогнув, чуть приоткрыла вспухшие от поцелуев губы. Сложила их в тихое «ах». Он вошел — мягко, идеально, плавно и осторожно. Выдохнул, и на лице Грегори Хауса появилась улыбка — Лиза не могла сказать, что когда-либо видела его лицо настолько счастливым. А потом на короткое мгновение приоткрыл глаза, взглянул на нее — и прижался губами к ее щеке.
Он двигался медленно, чуть опираясь на руки, которые положил на ее ладони сверху, глубоко дыша, стараясь продлить до бесконечности короткие моменты близости. Лизе было сладко — перед глазами разливалась белая тишина, было тепло, свободно и совсем не тяжело. А он сзади закусил мочку ее уха, поцеловал ее чуть ниже лопатки — от чего дрожь прошла почти до пяток, и Кадди выгнулась, подтянувшись еще ближе к нему.