И если намерение «выгнать» звучало совершенно искренне, то ни единого движения к исполнению Хаус не мог предпринять.
Лиза накрыла на стол, красиво разложила очередные деликатесы по тарелкам, но кусок в горло Грегу не лез. Поссориться с ней он просто не мог, потому что это было не нужно, отпускать ее не хотелось, а не отпускать было нельзя. Правила игры Грегори Хаус знал, хоть и нарушал нередко. Грегори Хаус изводил себя мыслями, весьма отвлеченными от сути переживаний, всеми силами своего разума оправдывая самостоятельно поставленную себе «шизофрению». «Она уйдет, и все будет, как прежде, — медленно говорил сам себе Грегори Хаус, — первым делом я напьюсь. Я уже почти слез с отравы, так что неплохо, польза была. Она в постели просто супер. Она просто супер. Она уйдет, и все будет как прежде». Чего-то не хватало ему в этих словах, возможно, потому, что он иррационально в них не верил?
— Надо ехать, уже десять, — нервно произнесла Кадди, и вышла на крыльцо — почти выбежала.
— Да, — откликнулся Хаус сумрачно.
Рейчел, примотанная слингом к Кадди, не возражала против поездки на мотоцикле. Ехали они молча. Кадди обнимала его за талию руками, прижавшись лицом к его спине и чувствуя, как согревается он от ее дыхания. Это было приятное тепло. «Tomorrow never dies» — донеслось из дома, у которого Хаус свернул, и Кадди сжала зубы. «Дома буду плакать, — подумала она, подозревая, что рыдать начнет еще на крыльце, — играть — так до конца».
Листья уже опадали с деревьев. Желтел в свете фонарей нарядный клен, росший недалеко от дома Кадди. Хаус притормозил.
— Я уже выключил телефоны, — предупредил он, — буду отсыпаться.
— Сладких снов, — Лиза встряхнула волосами, разглядывая фасад своего дома, — Хаус!
Разве могла взрослая женщина сказать что-то вроде: «Мне было с тобой хорошо, правда! Я чувствую себя очень несчастной, поскольку вынуждена покинуть тебя. Я бы хотела остаться». Разве могла бы она сказать, что выводила пальцем на запотевшем стекле поочередно то «Грего…», а потом, стирая написанное — «asshole»? Или что ей приснилось — как сидит у стены и плачет, и слышит свой собственный крик «Люблю тебя, засранец»? Слышит даже сквозь глубокий сон?
Лицо Грега было совершенно непроницаемым. Лиза кашлянула, стараясь отогнать воспоминания о маленькой истерике наедине с собой.
— Было классно, — она заставила себя думать только о хорошем, и улыбнулась, — спасибо.
Мотоцикл рванул по дороге, едва Кадди произнесла эти слова.
Хаус уселся на диван и сидел, играя с тростью, минут пять, которые ему показались вечностью. Бессвязные мысли никак не желали приходить в единое русло. Он вспоминал о Тринадцать, о том, что Тауб в клинике нашел симптомы «проказы» и зря поднял на уши всю больницу. Он думал о том, что Уилсон слишком уж разошелся в участии в личной жизни своих друзей. А потом он напоминал себе, что никакой личной жизни не существует и не может существовать.
А другой Хаус кричал, рычал и бился головой об стену. Аргументация и логика — привилегии левого полушария — в области эмоций не работали.
Грег уселся на диване с бутылкой виски. По телевизору беззвучно разыгрывалось сражение в баре на границе с Мексикой. На улице моросил мерзкий дождик. Грегори Хаус намеревался заняться самобичеванием и рефлексией, а потом, вполне вероятно, нажраться в стельку пьяным, и вернуться к своему обыкновенному ритму жизни на следующее же утро — с похмельем, викодином и болью.
— Уилсон? — приветствовал он друга, поднося к уху мобильник, — срочно требуется собутыльник по телефону!
— Ты идиот, — возмутился Джеймс, — она только что звонила мне, и плакала. Не могу сказать именно, из-за чего, но потом она отключилась от сети.
Грегори Хаус не знал, что ответить. Он знал, что плакать Кадди могла только от своих собственных мыслей и переживаний. «Я был паинькой, — эта мысль впервые не согрела и не возбудила, — я не доводил ее».
— Я пью, — ответил Грег вместо оправданий, — в голове вертится какая-то попса, играла у тебя в машине.
— Бритни Спирс? — с суеверным ужасом возопил Уилсон, и Хаус рассмеялся — если бы он был женщиной, это был бы смех сквозь слезы.
— Нет, точно нет. Там очень приятная мелодия. Ладно, пока.
Это был максимум моральной поддержки, на которую Хаус давал себе разрешение. Он сел за рояль, и закурил сигарету. За окном темная осенняя полночь поливала улицы дождем, полировала асфальт лужами. Все казалось в свете зеленого фонаря каким-то неестественным и искусственным. Руки сами нашли нужные клавиши. Через пару минут Хаус уже уверенно подобрал мелодию.
Надо было сказать ей раньше. Что-нибудь сказать. Найти слова, соединить полушария, как-нибудь извертеться и оставить эту тему навсегда. Грегори Хаус опустошил один стакан виски, и понял, что больше выпить он может, но не хочет. Из дома вместе с одной некрупной женщиной и еще одной совсем маленькой девочкой, с их вещами и производимым ими обеими шумом выселили уют. Вокруг было неприятно пусто, и Хаус был слишком умен, чтобы обманывать себя, уверяя, что он этого не замечает.
«Ты мне нужна, — мог бы сказать Кадди Грегори Хаус, — ты нужна мне совсем, и я готов терпеть то, что ты женщина, и что тебя сразу станет много в моей жизни, да что там — ты сразу займешь половину! Даже принеси с собой ты детеныша или — не исключено — размножься со мной, даже много раз, переставь здесь все, право, это же мелочи, — ты нужна мне, ты моя женщина, ты моя». Конечно же, Грег не собирался ничего подобного произносить. Но — что самое ужасное — Уилсон был совершенно прав. «У меня болезнь на букву „л“, — ужаснулся Хаус, — ломка». Лиза Кадди стала наркотиком похлеще викодина.
Хаус хотел завыть, как голодный пес на цепи, у которого увели последнюю кость.
Внезапный стук заставил его вздрогнуть. Иррациональный всплеск эмоций — и сердце забилось чаще. «Уилсон, — понял Хаус, и не спеша, поднялся, находя свою трость, — хана одинокому истязанию рояля!».
На пороге стояла мокрая, как утка, Кадди, с мокрой Рейчел на руках. За ней на крыльце стояли ее многочисленные сумки.
Хаус схватился за дверной косяк. Он один знал, каких трудов стоило устоять на ногах, сохраняя привычное выражение лица. Лиза смотрела на него в упор из-под мокрой челки, тяжело дыша, невероятно злая и нереально красивая. По ее губам стекали капельки дождя, и Грег представил себе, как он обнимет гневную красавицу, и будет пить с ее губ дождевую воду, и…
— Эй, бомжи Принстона! — театрально оглядел улицу Хаус, и покачал головой, округляя глаза, — ночлежка вновь открыта!
«Ненавижу твой рояль, и твой долбаный дом, и долбаное самолюбие, и шуточки, и всего тебя — ненавижу и… люблю». Грега почти ощутимо шатнуло от этого взгляда. На него прежде так никто и никогда не смотрел. Лиза сделала решительный шаг вперед.
— У меня, твою мать, провалились полы в трех комнатах, — едва сдерживаемая ярость страстно плескалась наружу, и Грег восхищенно предчувствовал грядущий пожар, — провалились полы, Хаус. Страховщики требуют дополнительный взнос. Я уронила зонтик в подвал. Мама считает меня невменяемой, и хочет съездить с Рейчел в Хайфу к друзьям. Под раковиной завелись мокрицы.
— А у голодных африканских детей — глисты, — тут же перебил ее Хаус, — у Уилсона изжога, у меня болит нога, Санты не существует и мир несправедлив. Я хочу тебе кое-что…
Да. Именно теперь сказать ей.
— А еще, — Лиза стаскивала с себя мокрую одежду, нимало не стесняясь — ей было все равно, она сжимала зубы и выглядела роскошно в гневе, — я шла половину дороги сюда пешком, потому что ночь, и потому что выключила мобильник. У меня болят ноги, у меня замерзла задница…