— Феминист? — вместо приветствия начал Хаус, для вида глянув в анамнез, — что-то не помню такой специальности из брошюры «Кем стать, когда вырасту».
— Ваш сарказм оскорбляет саму идею борьбы за равноправие женщин и мужчин, — тут же вмешалась супруга пациента, — но мы здесь…
— А это кто? — Хаус обернулся на Формана, — миссис Колби?
— Миз Честер! — возмутилась поборница политкорректности. Диагност усмехнулся.
— А это потомство? Что ж, начнем, — он проигнорировал злые взгляды дочерей мистера Колби, — бронхиальная астма? Стенокардия? Атеросклероз? Возможно… волчанка?
— Ничего из перечисленного, — ответила за пациента его жена. Хаус смерил ее недружелюбным взглядом.
— Может, ели бифштекс с кровью?
— Мы — вегетарианцы, — тут же встряла миз Честер, и Хаус захлопнул папку с анамнезом.
«И эти люди, — думал он, стараясь побыстрее убраться подальше от пациента и его семейки, — эти люди интересуются, почему временами я ненавижу весь этот гребанный мир и его население!». Безопасность и тишина кабинета уже не казались такими неприступными. Грегори Хаус ненавидел всеми фибрами души, наличие которой у себя отрицал, когда ему перечат. И особенно доставалось женскому полу, за что диагност снискал славу упертого шовиниста.
— Власть женщин — зло, я всегда это говорил. Зайду туда, только если главсамка этого безумного домика пойдет впереди меня, — войдя в кабинет, сказал Хаус, и ткнул в сторону Тринадцать тростью, — ты — иди и убери клуш из палаты.
— Почему я? — возмутилась девушка. Доктор Хаус наморщил лоб.
— Ты достоверно сможешь сыграть железную феминистку, презирающую патриархат. Давай-давай, двигай быстрее. Эй, тапочки надень! Каблуки — это порабощение женщин, ты не знала?
— Привет врачам-энтузиастам! — бодро крикнул Уилсону в ухо Хаус, и Джеймс выронил бутерброд с ветчиной на историю болезни.
— Хаус! — простонал он, и воздел руки к небу, — сколько раз я просил…
— Ты видел, в чем она пришла сегодня на работу? — Хаус откусил от бутерброда больше половины и с набитым ртом продолжил, — эту новую зеленую штучку с какими-то камушками? Чертовски приятно смотреть: прозрачное…
— У тебя развивается гипомания, Хаус, — Уилсон отобрал у друга бутерброд и положил в ящик стола, — будь добр, это мой ланч. Тебе трудно подойти и сделать комплимент?
— Обидится — ты знаешь, почему-то ей не нравится…
— Попробуй обойтись без «вот это буфера!» и «посмотрите на ее задницу», — Уилсон, поразмыслив, запер ящик на ключ, — когда ты уже вырастешь, а? Кстати, как там твои рьяные феминистки и бабоумученный феминист?
Хаус вкратце поведал другу о том, каковы шансы мистера Колби дожить до освобождения женщин и всеобщего равноправия. А шансы были невелики: невидимая болезнь поочередно заставляла сходить с ума почки, спинной мозг, вызывала точечные кровоизлияния в соединительную ткань. Хаус подозревал поочередно то вирус гриппа, то аутоиммунные заболевания, но его смущало странное поведение пациента — большую часть времени он проводил в состоянии, близком к кататонии, хотя после долгих уговоров реагировал на обращение и возвращался к общению. Ненадолго. Психиатрические заболевания уже были исключены, а это значило серьезные нарушения обмена веществ и не менее серьезный диагноз.
— Возможно, энцефалопатия из-за проблем с печенью, — предположил Уилсон, — токсический анализ мог бы выявить основные яды… фенол, например.
— Не подходит, — отверг Хаус, — он пока еще дышит, и с глазами все в относительном порядке.
— Мышьяк тоже… Тяжелые металлы исключаются… ртутные пары? — Джеймс перечислил наугад несколько классических неорганических ядов, — органические яды смотрел?
— Черт возьми, и откуда заведующий диагностическим отделением этого прибежища идиотов мог догадаться проверить все, что ты перечислил, — съязвил Хаус, поднимаясь, — нет. Все мимо. Пойду-ка, спровоцирую у пациента инфаркт и буду от него лечить. Тривиально и понятно.
Дверь за ним захлопнулась, стекло долго дрожало. Уилсон нахмурился. Давно он не замечал такого поистине скверного настроя у Грегори Хауса.
Наблюдать за ней — одно удовольствие в серых буднях. Сверкнет глазами, возьмет в руки папку документов, прикоснется к носу, задумчиво выпьет чая… «Палюсь? — и Хаус оглянулся, как мелкий воришка в магазине, — нет, никому нет до меня дела». Он продолжил свои наблюдения.
— У пациента было ухудшение, — подлез некстати Форман, и Хаус прижал палец к губам:
— Тш! Матриарх метит территорию, а я ее караулю.
— Вы — чего? — Форман кинул быстрый взгляд в сторону кабинета главврача, — у пациента — новый симптом, — повторил он и вновь протянул папку с анализами Хаусу, — похоже на анафилаксию.
— Ты посмотри, а, — продолжал Хаус, не отрываясь от созерцания Кадди, — знаешь, что делают самцы, желающие спариться с главенствующей гиеной?
Форман тяжело вздохнул.
— Я считаю, что это анафилаксия, — с нажимом произнес он, запихивая папку с анализами в руки Хаусу, — он опух и покраснел, у него сопли рекой и жидкость в бронхах. Тауб отправился делать скрининг. Дали адреналин, сделали трахеотомию, пока он стабилен с тенденциями к улучшению. Когда ваша охота за гиеной-матриархом закончится, дайте знать.
Хаус никак не отреагировал — лишь отправил в рот таблетку викодина.
…
Зуб болел страшно. Хаус мог языком нащупать воспаленную десну. Он развлекал себя, выискивая языком наименее болезненные точки, и пытаясь сам себе поставить диагноз. Напротив него на кушетке сидела паникующая женщина сорока восьми лет, подозревающая у себя язву желудка. С точки зрения Хауса, отрыжка, изжога и легкая тошнота были последствиями неумеренных возлияний: даже сидя на расстоянии в два метра, он мог ощутить сивушный запах с примесью ацетона. Вероятно, эта женщина вечером любила выпить, а с утра вместо завтрака заправлялась энергетиками, чтобы быть в состоянии идти на работу.
— Неинтересно, — оборвал пациентку Хаус на полуслове, — но я знаю, что вам поможет.
— О, доктор! — возликовала бытовая пьяница. Хаус извлек брошюру Анонимных Алкоголиков из ящика стола — из-под кипы схожих листовок о контрацепции, предупреждении СПИДа и признаках депрессии.
— Мой рабочий день еще не закончился, но пусть это останется нашим маленьким секретом, — подмигнул он и осторожно захромал прочь.
…
Хаус выспался. Это был редкий случай, когда он встал с утра, одинаково наступая на обе ноги. Иногда ему казалось — как раз в тот чудный промежуток между сном и явью — что боль отступила окончательно. Спонтанная ремиссия, Божье чудо, феномен, неизвестный науке — это было бы возможно, и Грег знал это. Но затем утро вступало в свои права, и суровая реальность возвращалась в виде слабо пульсирующей боли — чуть выше колена она начиналась, растекаясь затем по бедру, а потом спускаясь и ниже.
Те, кто считал, что боль можно переносить стойко, заблуждались: любого человека боль способна изменить за считанные часы, не говоря о годах. Кто-то под влиянием хронического болевого синдрома ломался и сдавался, превращаясь в страдающую бледную тень, кто-то искал спасения в религии или наркотиках. У большинства трезво мыслящих циников моментально портился характер, и Грегори Хаус относился, несомненно, именно к ним. Он поклялся себе не сдаваться боли, и проводил в борьбе с ней большую часть своей жизни ровно до тех пор, пока не свыкся с ней. Теперь, если у него с утра ничего не болело, это было отнюдь не радостью. Сегодня, например, Хаус подозрительно посмотрел вниз, втайне опасаясь, что хорошее самочувствие не к добру.
Не желая испытывать удачу, он привычно потянулся за викодином. И только тогда понял, что находится совершенно определенно не у себя дома, и точно не в больнице: викодина в кармане не было.