Когда она вышла, Уилсон грустно закрыл глаза. «Сказала, что поедет — значит, не хватало смелости самой принять решение. Значит, не готова принимать решение вообще. Она к нему не поедет» — понял он, и засобирался в отделение — предстоял плановый осмотр больных.
А Лиза Кадди без промедления отправилась к дому Хауса.
Хаус был помят и небрит точно так же, как с утра и с вечера в любой другой день своей жизни. Левая щека у него слегла припухла. Кадди знала о нелюбви диагноста к стоматологии, и о том, что оттягивать свой визит в кабинет зубного врача строптивый Хаус будет до последнего. Ровно до тех пор, пока даже викодин и залдиар не будут способны облегчить боль.
— Когда Уилсон сказал, что ты ко мне не приедешь, я тут же заказал тебе вегетарианскую пиццу без холестерина, — сообщил Хаус, — паранойя в Принстон Плейсборо — все подозревают всех! У тебя, часом, не завалялось пары ампул морфия? Желательно без примесей? Стоматолог — завтра в полдень, а до той поры надо еще дожить.
— Я вынуждена была выписать пациента-феминиста, — сообщила Кадди, и развела руками, — у меня руки связаны.
— Он болен! — раздраженно выкрикнул Хаус, и захромал в сторону кухни, — и я полагаю, что его семейство должно быть проверено на инфекции, в том числе — редкие…
— Мы провели анализы, у него все в норме, — защищалась Лиза, — это была аллергическая реакция…
— …не спорю — была, — Хаус протянул ей стакан с вином, — я вылечил аллергию.
Кадди не хотела признавать — она верила Хаусу. Верила в таинственную инфекцию, как бы парадоксально это ни звучало. Она нередко ставила диагнозы, исходя из предположений. Но на этот раз общественное мнение могло стоить лицензии как Хаусу, так и половине персонала Принстон Плейсборо, и рисковать было нельзя. Обойти закон в этом случае тоже было невозможно.
Лиза хотела, чтобы Хаус понял ее позицию, и не осуждал ее.
— Я знаю, ты редко ошибаешься, и мне кажется, ты прав…
— Я знаю, что ты знаешь, что я знаю, — и Грегори Хаус сложил руки на груди, пародируя Кадди, — если ты сделала то, что сделала, чтобы показать, кто здесь главный — значит, здравый смысл проиграл феминизму.
Вот теперь Кадди готова была возмутиться. Возможно, даже ударить Хауса, залепить ему пощечину. Она ненавидела, когда он подвергал сомнению ее авторитет. «Что ты имеешь в виду?» — спросила Лиза спустя какое-то время угнетающего молчания. Грегори Хаус осушил еще один стакан бурбона, затем перебрал пальцами этикетки бутылок в своем мини-баре.
— У гиен верховодит всем самка, — продолжил Хаус, — и все ее слушаются. Каждая гиена ходит по струнке, и каждый гиененок — тоже. Во всей стае не слушается мамочку только один. Без него старшая гиена соскучилась бы. Днем она кусает непослушного самца, а ночью он заманивает ее за собой в пустыню, и там оплодотворяет.
— Давай остановимся на той части, где я тебя укушу? — Кадди, как и всегда, было не по себе от его метафор, имевших крайне сексуальное звучание, даже здесь, даже сейчас. Хаус усмехнулся.
— Кусай, — легко согласился он, — этим ты докажешь правильность моего предположения. Чем больше ты меня будешь кусать — тем больше я буду сопротивляться. Чем больше я буду сопротивляться — тем выше шанс, что однажды…
Он не стал договаривать. Взял в левую руку трость, перебросил ее несколько раз с ладони на ладонь. Чуть подался вперед.
— Это, конечно, не пустыня, — тише произнес он, — но и сюда я тебя уже заманил.
— Когда стану ходить на четвереньках и покроюсь пятнами — тогда и спаримся, — в тон ответила Кадди, — немедленно вернись и извинись перед мистером Колби и его семьей, пока они еще достаточно благодушно настроены к тебе за правильный диагноз.
Хаус не услышал ее: перед его глазами уже предстала Кадди в леопардовом белье, опускающаяся перед ним на колени. С грацией, присущей отнюдь не гиенам, а скорее, хищницам из семейства кошачьих, она двигалась на него — медленно, плавно, под какую-то агрессивную музыку из стриптиз-бара.
А может, музыка и не будет агрессивной. Хаус готов был отдать жизнь за то, чтобы эта галлюцинация никогда не заканчивалась: Лиза, ослепленная желанием, пластичная и соблазнительная — и, разумеется, пена; да, пусть будет пена. Например, она будет выходить из бассейна, наполненного пеной и розовыми лепестками. Медленно… еще медленнее… эротично вьющиеся чуть влажные волосы — и шелк, облегающий тело. И золото — длинные серьги, задевающие плечи; эти серьги он бы вытаскивал зубами, нашептывая ей в ухо всякие глупости…
— Хаус, очнись!
Нет, нет, нет. Расставаться с соблазнительным видением так просто — ни за что. Грегори Хаус и не знал, как глупо выглядит со стороны: мечтательно наморщенный лоб, в глазах — умиление и нега. И предательски тесные джинсы.
Кадди метаморфозы тоже заметила. И то, что прозрачные голубые глаза вдруг стали темнее лазурита, и пелену желания, упавшую на лицо Хауса. Она стыдилась признаться, что ей нравился этот откровенный взгляд, но кроме Грегори Хауса, во всем мире никто не мог так смотреть на нее. От этого взгляда ей становилось то горячо, то холодно, а ноги начинали подгибаться. Уже ради таких коротких мгновений стоило мучаться все остальное время. «Я — не феминистка, — определилась про себя Кадди, — пока рядом Хаус — я, прежде всего, женщина». И это льстило невероятно.
— Хаус, — повторила она раздраженно, — я знаю, галлюцинировать куда приятнее, чем жить реальной жизнью, но все-таки извиниться…
— Угу.
— И сделать это лично!
— Угу.
— Хаус?
Он засунул руки в карманы джинсов.
— Законодательно, — начал он, — я бы запретил горячим штучкам вроде тебя появляться без чадры на публике. Это было бы требование безопасности: завтра, например, у меня на обеих руках будут мозоли, а как я смогу работать…
Ее плечи устало опустились. Этот человек никогда не даст забыть о половой принадлежности, и о том, что он ее хочет.
— Ты как озабоченный подросток, — ответила Кадди, взмахивая рукой, — Уилсон не говорил тебе, что это смахивает на гипоманию?
— А я пробовал наесться лития, и не помогло, — ответствовал Грегори Хаус, — от кастрации — отказываюсь!
В голове у Кадди созрел коварный план. Она подалась чуть вперед.
— Завтра, — низким голосом пропела она, — ты придешь на работу в костюме, галстуке, чистых ботинках. Лифчик, так и быть, можешь не надевать. И побрейся.
Грегори Хаус поднял левую бровь.
— Я выполнила твои требования, — пожала Лиза плечами, — ты видел меня в джинсах и кедах.
— Ты зовешь меня на свидание? — невинно поинтересовался Хаус.
Кадди не успела произнести речь о том, что извиняться перед разгневанными пациентами лучше в пристойном виде — утверждение Грега выбило ее из колеи. По крайней мере, Хаус сделал важный шаг — присвоил ей свое желание. Конечно, Кадди могла отшутиться, посмеяться или разгневаться, но это бы значило, что и завтра Грегори Хаус не станет бриться, причесываться и чистить зубы. А сам он смог бы дойти до приглашения еще лет через пять, и то с подачи Джима.
И — приходилось признаться — ей чертовски хотелось увидеть его на свидании. Пусть даже продлится оно минут десять, и даже пусть Грегори Хаус будет вести себя, как последний скот; ведь если он придет, это равноценно первому шагу к нормальному общению.
— Если ты при этом опоздаешь на работу, я не буду долго злиться, — не сдерживая улыбку, ответила Кадди.
Пока она шла домой, раздумывая обо всем на свете, Хаус выключил телевизор, и завалился на диван. Воздав должное своей природной хитрости и обаянию, он старался прокрутить в воображении события следующего дня ровно до того момента, когда Лиза Кадди окажется обнаженной в бассейне с розовыми лепестками, с кувшином масла в руках, и золотые серьги в ее ушах будут позвякивать в такт ее движениям…
И на ее месте не мог быть никто другой.