— Тише! — перебила Валя. — Не портите мне способного работника. Вот услышала она вас и стала подбадривать Жемчужную. А та, бедняжка, все еще дрожит.
Но Василий Васильевич, наоборот, повысил голос:
— Эх, Кулик, Кулик, прозевал ты своего настоящего героя!..
И не знал Василий Васильевич, что в это утро в московских кинотеатрах начал демонстрироваться новый фильм оператора Кулика и с экранов глядела на зрителей удивленная физиономия Козявки. А в научный институт звонил какой-то иностранец:
— Есть у вас такой Козьяфка? Я хочу фотографировать для газеты.
— Пожалуйста, приезжайте, — ответил в трубку профессор и усмехнулся своей мысли: «Придется списать Козявку в кинозвезды…»
Она или не она?
Гена ворвался в квартиру Смеловых с решительностью завоевателя.
— Включай, включай скорее! — задыхаясь от бега, выпалил он.
Борька растерянно щелкнул выключателем.
— Да нет же, чудак, телевизор включай, там — Тяпа.
«Тяпа? Как? Почему?» — хотел спросить Борька, но разговаривать было некогда. Он бросился к «Старту» и начал крутить регулятор.
— Мы находимся в одном из кабинетов института космических исследований, — прорезался голос диктора.
Изображения не было. По экрану бежали полосы. Неожиданно полосы исчезли. Замелькали люди в белых халатах. На каком-то тряском механизме сидела собака, одетая, как парашютист. У нее была узкая, похожая на Тяпину, мордочка.
— Она? — шепотом спросил Гена.
Борька с сомнением покачал головой. Слишком спокойной и уверенной была эта собака с длинной холеной шерстью.
— Тренировки проходит Отважная, — объявил диктор.
И Борька сказал твердо:
— Нет, не она…
Потом они смеялись над веселой собачонкой, которая прыгала и кривлялась, смешно шевеля ушами, похожими на мохнатые рожки.
И вдруг снова появилась та, с узкой мордочкой. Она сидела в ракете и крутила головой, следя за солнечным зайчиком, заскочившим в иллюминатор. На морде ее было написано такое безграничное доверчиво-наивное любопытство, с каким могла смотреть только Тяпа.
— Она! — вскочил Борька со стула. — Она! Надо немедленно бежать в институт.
— В институт? — переспросил Гена. — Да нас оттуда метлой!
— Что же, по-твоему, надо делать? Сидеть сложа руки?
— Надо что-то придумать. Давай позовем Любку!
За Любкой был откомандирован послушный толстячок, копошившийся под окном в песочнице. Любительница происшествий явилась без промедления.
— Я так и знала, я так и знала, — затараторила она, входя в комнату. — Иду и думаю: что-нибудь должно случиться. И вот, пожалуйста!
— Садись, — строго сказал ей Борька, показывая на стул.
Любка смиренно села.
— Слушай, мы начнем действовать сегодня же! Тебе мы поручаем…
Три взъерошенные головы склонились над картой района…
А через час замелькал по дворам красный Любкин сарафан. Вот она забежала в подъезд, через минуту выскочила оттуда, пошепталась с девчонкой, державшей ведерко в руках, и побежала дальше.
Встретилась ей старушка с сумкой. Любка и с ней заговорила, даже сумку донесла до подъезда. Старушка долго не могла понять, что хочет от нее Любка, видно, туга была на ухо. А Любка все-таки выспросила, что хотела, и нырнула в дом.
В один двор не хотел ее пускать мальчишка выше ростом и шире в плечах. Но Любка сказала ему что-то такое, после чего парень перестал размахивать руками, присел на корточки и стал рисовать на песке какой-то план. Потом они вместе заглядывали во дворы, заходили в подъезды, и всюду, где парень показывал пальцем на дверь, Любка опускала конверт в почтовый ящик.
До позднего вечера мелькал во дворах Любкин красный сарафан.
В этот же день многие мальчишки и девчонки из соседних с пустырем домов получили такое послание:
«Если тебе важно, кто первым полетит на Луну, если ты друг науки и космонавтов, приходи завтра со своей собакой в одиннадцать часов на Розовый бульвар. Там тебя будут ждать члены штаба „ЛЮГЕБ“».
…Розовый бульвар назывался Розовым потому, что на его центральной клумбе каждый год высаживался единственный куст с розами. До одиннадцати часов бульвар выглядел как всегда в солнечные, августовские дни. В своих колясках мирно посапывали младенцы. Няни и бабушки ругали озорников, закинувших мяч на клумбу. Прикрывшись газетами, дремали пенсионеры. Безразличные ко всему миру, стучали костяшками игроки в домино.
И вдруг все разом переменилось, как от подземного толчка. Встрепенулись и привстали со своих скамеек пенсионеры, крикливые няни перестали ругать детишек, и руки доминошников застыли в воздухе, не успев щелкнуть костяшками. Если бы скамейки могли двигаться, то и они бы повернулись в сторону необычной процессии, которая шествовала по дорожкам бульвара, заполняя его шумом и лаем. Человек двадцать загорелых ребят гордо вели на поводках дворняжек, лаек, боксеров, овчарок и даже избалованных пуделей на тонких ножках. Впереди шли трое: девочка в красном сарафане и два мальчика. Эти трое были без собак.