Пролетов. Ну, оставим в покое заседателя и барана. Как же я рад!
Бурдюков. А уж я как рад, приобретши такое покровительство! Теперь только, как начинаю всматриваться в вас, вижу, что лицо ваше как будто знакомо: у нас в карабинерном полку был поручик, вот, как две капли воды, похож на вас! Пьяница страшнейший, то-есть я вам скажу, что дня не проходило, чтобы у него рожа не была разбита.
Пролетов (в сторону). У этого уездного медведя, как видно, нет совсем обычая держать язык за зубами. Вся дрянь, какая ни есть на душе – у него на языке. (Вслух). Времени у меня немного, пожалуйста, приступим же к делу.
Бурдюков. Позвольте, сидя не расскажешь. Это дело – казусное! Знавали ли в устюжском уезде помещицу Евдокию Малафеевну Жеребцову? не знали, – хорошо. Она доводится родной теткой мне и бестии, моему брату. У ней ближайшими наследниками я да брат – изволите видеть: вот оно куды пошло! Кроме того, еще сестра, что вышла за генерала Повалищева; ну, о той ни слова, та и без того получила следуемую ей часть. Позвольте: вот этот мошенник, брат, он на это хоть чорту в дядьки годится, вот и подъехал он к ней: «Вы-де, тетушка, уже прожили, слава богу, семьдесят лет; где уже вам в таких преклонных летах мешаться самим в хозяйство: пусть лучше я буду приберегать и кормить». Вона! замечайте, замечайте! переехал к ней в дом, живет и распоряжается, как настоящий хозяин. Да вы слышите ли это?
Пролетов. Слышу.
Бурдюков. То-то! Да. Вот занемогает тетушка, отчего бог знает, может быть, он сам и подсунул ей чего-нибудь. Мне дают уже знать стороною. Замечайте! Приезжаю; в сенях встречает меня эта бестия, то-есть брат, в слезах, так весь и заливается, и растаял, и говорит: «Ну», говорит, «братец, навеки мы несчастны с тобою: благодетельница наша»… – «Что, отдала богу душу?» – «Нет, при смерти». Я вхожу, и точно, тетушка лежит на карачках и только глазами хлопает. Ну, что ж? плакать? Не поможет. Ведь не поможет?
Пролетов. Не поможет.
Бурдюков. Ну что ж? нечего делать! так, видно, богу угодно! Я приступил поближе. «Ну», говорю, «тетушка, мы все смертны, один бог, как говорят, не сегодня, так завтра властен в нашей жизни: так не угодно ли вам заблаговременно сделать какое-нибудь распоряжение?» Что ж тетушка? Я вижу, не может уже языком поворотить, и только сказала: «э… э… э… » А эта шельма, что стоял возле кровати ее, брат, говорит: «Тетушка сим изъясняет, что она уже распорядилась». Слышите, слышите!
Пролетов. Как же, да ведь она разве сказала это?
Бурдюков. Кой чорт сказала! Она сказала только «э… э… э… » Я всё подступаю: «Но позвольте же узнать, тетушка, какое же это распоряжение?» Что ж тетушка? Тетушка опять отвечает: «э, э, э». А тот подлец опять: «Тетушка говорит, что всё распоряжение по этой части находится в духовном завещании». Слышите? слышите? Что ж мне было делать? я замолчал и не сказал ни слова.
Пролетов. Однакож, позвольте: как же вы не уличили тут же их во лжи?
Бурдюков. Что ж? (размахивает руками) стали божиться, что она точно всё это говорила. Ну ведь… и поверил.
Пролетов. А духовное завещание распечатали?
Бурдюков. Распечатали.
Пролетов. Что ж?
Бурдюков. А вот что. Как только всё это, как следует, христианским долгом было отправлено, я говорю, что не пора ли прочесть волю умершей. Брат ничего и говорить не может: страданья, отчаянья такие, что люли только! «Возьмите», говорит, «читайте сами». Собрались свидетели и прочитали. Как же бы вы думали было написано завещание? А вот как: «Племяннику моему, Павлу Петрову сыну Бурдюкову» – слушайте! – «в возмездие его сыновних попечений и неотлучного себя при мне обретения до смерти» – замечайте! замечайте! – «оставляю во владение родовое и благоприобретенное имение мое в Устюжском уезде…» вона! вона! вона куды пошло! – «пятьсот ревизских душ, угодья и прочее». А? слышите ли вы это? «Племяннице моей, Марии Петровой дочери Повалищевой, урожденной Бурдюковой, оставляю следуемую ей деревню изо ста душ. Племяннику» – вона! замечайте! вот тут настоящий типун! – «Хрисанфию сыну Петрову Бурдюкову» – слушайте, слушайте! – «на память обо мне»… – ого! го! – «завещаю: три штаметовые юбки и всю рухлядь, находящуюся в амбаре, как-то: пуховика два, посуду фаянсовую, простыни, чепцы», и там чорт знает еще какое тряпье! А? как вам кажется? я спрашиваю: на кой чорт мне штаметовые юбки?