И жду, когда придет рассвет.
Который больше не разбудит,
И знаю, что спасенья нет,
И верю, что спасенье будет.
И как всякая живая душа… —
***
«Счастье» — так озаглавлена третья книга стихов Смоленского. Но тут начинаются мои затруднения как литературного критика. То, что я хотел сказать, обычно принято говорить лишь после смерти поэта, подводя итог его литературной деятельности.
Собственно счастья или того, что счастьем зовется, в книге не много. Лишь первые проблески. Но перелом определенный и к прошлому возврата нет. Это — твердо, несмотря на минуты слабости и затмения, но они мимолетны и вслед за тенью опять солнце, как в ветреный весенний день с холодком и быстро бегущими по высокому небу легкими облаками.
За любовь пришлось бороться. Она не далась даром.
Мой чудесный золотой цветок,
Мой в аду не тающий ледок.
И это было не легко. Не только Смоленский ее сам разрушал, но, как ему казалось, против нее был Бог.
Иногда мне кажется — ошибка,
Столько раз солгавшая, мечта —
Я совсем не тот и ты не та,
Лишь кривая на губах улыбка.
Боже мой! — от века каждый знает,
Чем кончается земная страсть —
Человек лишь для того взлетает,
Чтоб вздохнуть, и крикнуть, и упасть.
Но это не ново, как не нов и преследующий его неотступно страх смерти.
А все-таки всего страшнее гроб —
На сердце лед и тление на лоб
И гвоздь, что будут в крышку забивать…
Мы давно это знаем, сто раз уже об этом слышали и читали. Раскройте на девятой странице «Закат», там есть строчки:
Я к Богу взывал о спасеньи,
Но мне отвечала ты.
Тогда Смоленскому казалось, что ему отвечает любовь. На самом деле — это был голос смерти.
«Милый, я слышу, слышу,
Милый, спасенья нет!»
Тот же голос ему нашептывает и теперь:
Все яснее сознанье, что сердце напрасно любило,
Иль любило не так, иль не то, и что сердце мертво,
Что надеждой твоей и любовью, мой ангел бескрылый,
Ты смертельною болью напрасно терзаешь его.
Но этого мало. Чувствуя близость победы, чудовище начинает наглеть, издевается:
Где наше счастье,
Любовь моя?
В разверстой пасти
Небытия.
Или на другой лад:
Надгробное рыдание,
На все вопросы ответ,
Исполнены все обещания —
Смерти нет.
Пока не раздается крик:
………………………….
Заройте меня, заройте,
Не мучьте больше меня.
Силы приходят неизвестно как и откуда. Медленно встает из праха человек и обращается против Того, Кого считает виновником своих бед:
Ты отнял у меня мою страну.
Мою семью, мой дом, мой легкий жребий.
Ты опалил огнем мою весну —
Мой детский сон о правде и о небе.
Ты гнал меня сквозь стужу, жар и дым,
Грозил убить меня рукою брата,
Ты гнал меня по всем путям земным,
Без отдыха, надежды и возврата.
………………………………………..
И нет конца — Ты мучишь вновь и вновь,
И нет конца и нет тоске названья —
Ты отнимаешь у меня любовь,
Последнее мое очарованье.
……………………………………………..
Вот тяжело встает моя душа
Тебе наперекор, Тебе навстречу,
Пускай едва жива, пускай едва дыша,
Но вечная перед Тобой Предвечным.
И там, в Твоем аду, и здесь, с Тобой в борьбе,
За все спасенье и за все блаженство,
Вот эту страсть, вот это совершенство
Моей любви не уступлю Тебе.
«Нет», наконец, сказано. Кому — Богу ли, как думает Смоленский, или тому двуликому существу, что устроилось на его месте, богодьяволу-дьяволобогу — все равно. Важно, что это «нет» сказано, и сказано так, что черти в преисподней вкупе со своим хозяином поприжимали хвосты. И сразу все меняется. «Волшебно легко распадается клетка судьбы», и освобожденная душа вернулась из ада на землю, которая для нее отныне уже не лежит в лучах смерти.
Тихо запад розовеет,
В сердце чисто и светло,
И легко мне в очи веет
Ночи звездное крыло.
И ночь уже не таит в себе, как прежде, несказанных загробных ужасов, от которых волосы на голове вставали дыбом.
Вот ночь пришла и в месяце двурогом
Небесная уснула тишина…
О, этот кубок, поднесенный Богом,
Я выпью с наслажденьем и до дна.
И осень, всегда напоминавшая о смерти, прежних чувств в душе уже не вызывает.
……………………………………………
Как осень несказанно хороша,
Как смерть близка к бессмертию и Богу.
Страх смерти — страх, что здешний, временный ад перейдет в вечный, в вечные муки, исчезнет и, может быть, с прежней силой не вернется никогда.
Какое нам дело, что где-то есть сумрак могильный
И что у Распятья горит гробовая свеча.
Вспоминая свое прошлое, Смоленский замечает:
Вся жизнь, как дым. Остался только Бог, —
и дает мудрый совет:
Не стремись к земным вершинам, силы
Береги для тех, иных высот,
Где над бездной Херувим поет,
Где царят Престолы, Власти, Силы.
И вот, наконец, «Монблан» — из всех стихотворений Смоленского, может быть, самое совершенное:
Он над разорванною тучей
Сияет в золоте лучей,
И равнодушный и могучий.
Над миром страха и страстей.
И мудрое его молчанье,
И голубая белизна,
Как вечное напоминанье
О том, что только вышина