Шаги, шепот. Это подошла, очевидно, мать.
— Как за кого? За вас, Алигьери. Вечером приезжайте непременно. Я должна вам показать образчики…
Так вот что значило: «Все будет хорошо».
Я повесил трубку, сел к столу и написал амазонке письмо — краткое, но решительное.
Мы еще несколько раз встречались на литературных собраниях. Я ей издали кланялся, но не подходил.
Дальнейшая ее судьба известна. О Лариссе Рейснер, комиссаре советского торгового флота, жене большевика Раскольникова[65], уже писали. Умерла она неожиданно, совсем еще молодой, от тифа, в больнице.
Говорят — отравили.
Поэт нашего времени. В. Смоленский (К выходу его собрания стихотворений)[66]
Мне как-то еще ни разу не приходилось писать о стихах; может быть, оттого, что стихи «сами по себе», стихи «как таковые», отдельно от человека, их пишущего, мало меня интересуют. Человека же в стихах в большинстве случаев либо совсем не чувствовалось, по крайней мере в тех, что попадались мне на глаза, либо там мелькало нечто, о чем ни думать, ни писать не было охоты.
Хорошо или плохо написано стихотворение — не суть важно, как не важно и его содержание. Важно прежде всего — стихи это или не стихи, живой это цветок или бумажный? Как они распознаются — объяснить не берусь. Знаю только, что во мне всякое настоящее стихотворение вызывает радость; пусть это будет чертополох, он в тысячу раз милее самой пышной коленкоровой лилии.
Поэтому спор о стихах не радующих, стихах без мании, что могли бы стихами стать, да не стали, оттого что не произошло чуда «преосуществления», — спор пустой. Но о них-то как раз и спорят и говорят больше всего, чуя, что что-то в них неладно. А неладно в них то, что это не стихи, а рифмованные строчки, ничего общего с поэзией не имеющие. Но, может быть, еще более далеки от поэзии стихи, что как будто к ней всего ближе. Я имею в виду тот род певучих, музыкальных стихов, чья музыкальность обратно пропорциональна их смыслу. Чем музыкальнее, тем бессмысленнее.
Чтобы слово вернулось в музыку, оно должно перестать быть словом, т. е. потерять свой смысл, развоплотиться.
Окончательно потерять смысл, раствориться в музыке, как лед в кипятке, оно, однако, не может. Какие-то обрывки смысла в словах, в сочетании слов мелькают, давая иному критику повод говорить о «священном косноязычье»[68]. Для самого же поэта, сохранившего память о былом значении опустошенных им слов, его стихи не бессмысленны, но их смысл понятен ему одному.
Однако не всегда — и это надо помнить — развоплощенное слово становится музыкой. Развоплощенье тоже искусство, тоже мания, хотя и другого рода. Бывает, что вместо ожидаемой «гармонии сфер» получается «жил-был у бабушки серенький козлик» или просто шум, а то и ничего, молчание — в зависимости от способностей и темперамента поэта.
И вот слово — «звук пустой». Но вместе с его смыслом поэт теряет и чувство реальности. Можно говорить что угодно о чем угодно — все одинаково бессмысленно и бесполезно.
Привожу эти строчки Смоленского как доказательство того, что от опасного «уклона» не убереглись и лучшие из наших зарубежных поэтов. Что же до критиков, то зачастую приходится слышать утверждения вроде следующих: «Алданов[69] и Толстой[70]», «Корвин-Пиотровский[71] и Пушкин». Что ответить? Кое-кто из читателей возмущается и прав. Пусть и Алданов и Корвин-Пиотровский существуют, но они хороши, поскольку они на своем месте. К сожалению, у нас сейчас насчет критики слабо и порядок навести в нашем литературном углу некому. Был бы Мережковский, Антон Крайний[72] или Ходасевич[73], многое было бы иначе. Но их нет и вместе с ними мы потеряли самое ценное, что имели: беспощадность к посредственности.
Смоленского эти рассуждения не касаются. Он может выдержать любую критику, потому что он поэт настоящий. Это, конечно, не значит, что в его стихах, как и в нем самом, нет недостатков. Но не в них суть (у кого их нет!), а важно то, что он с ними сделал, чего достиг, несмотря или благодаря им.
Признаюсь, если бы мне пришлось писать о Смоленском только по его двум первым книгам «Закат» и «Наедине», я написал бы совершенно иначе и выводы мои были бы, по всей вероятности, обратны тем, к каким я пришел, прочтя в корректуре его третью книгу стихов: «Счастье».
Когда Смоленский в первый раз читал мне свои стихи, я не сразу почувствовал, что это человек, близкий к отчаянью. Но все же то, что я тогда почувствовал, меня удивило и встревожило и я стал его утешать, как будто можно было его утешить. В нем уже тогда началось то «замыканье в себя», от какого он впоследствии чуть не погиб, дойдя до страшного одиночества.
Этим прелестным, воздушным, тающим, действительно как бы призрачным стихотворением открывается первая книга Смоленского «Закат». Поэт в «томительном и сладком сне» «медленно плывет куда-то». Куда — сам не знает. Но как раз это-то и важно, потому что блаженный мир хотя и призрачен и нереален, но цель, к какой он незаметно движется, — самая что ни на есть реальная. Что это за цель — мы узнаем только из третьей книги:
Вот об этом аде, где в одно прекрасное утро просыпается заснувший в раю поэт, почти все стихи его двух первых книг и добрая половина третьей.
Да, спасти Смоленского могло только чудо. Впрочем, до спасенья еще далеко.
Но что случилось? Как попал он в ад?
Не знаю. Очевидно, благодаря роковому стечению обстоятельств, ибо если сказать, что из-за неверья, — значит не сказать ничего: всякий грех, в большей или меньшей степени, отрицание Бога. К тому же неверье Смоленского, в своей первоначальной форме, меньше всего напоминает «воинствующее безбожье»! Это скорее, хотя и не то, что называют «скепсис».
Впрочем, какая-то неприятная нотка в этом все же есть. В другом стихотворении, говоря о грядущем безбожье, Смоленский его как будто даже осуждает:
65
Раскольников Федор Федорович (наст. фам. Ильин; 1892–1939) — политический и военный деятель, дипломат, литератор. В 1919–1921 гг. командующий Волжско-Каспийской флотилией и Балтийским флотом. С 1921 г. на дипломатической работе. Автор «Открытого письма Сталину» (1939) с обвинениями его в массовых репрессиях. Погиб в Ницце при невыясненных обстоятельствах (по одной из версий, убит агентами НКВД).
66
Поэт нашего времени. В. Смоленский.
Возрождение. 1957. № 70. Очерк посвящен итоговой книге поэта, участника Белого движения Владимира Алексеевича Смоленского (1901–1961) «Собрание стихотворений» (Париж, 1957). С 1920 г. — в эмиграции. Был близок группе «Перекресток». Некоторое время возглавлял Союз молодых поэтов и писателей в Париже. Первый сборник стихов «Закат» (1931), второй «Наедине» (1938).
68
«Священное косноязычье» — восходит к библейскому сюжету о том, как Моисей обратился к Господу с жалобой, что он «не речистый», ему тяжело говорить с рабами, ибо он «тяжело говорит и косноязычен». Тогда рассерженный Господь назначил говорить Аарона: «И будет говорить он вместо тебя к народу… он будет твоими устами, а ты будешь ему вместо Бога» (Исх. 4:10–16). См. у А. Ахматовой в стихотворении «Косноязычно славивший меня..(1913) и Н. Гумилева «Восьмистишие» (1915): «Великое косноязычье//Тебе даруется, поэт».
69
Алданов Марк Александрович (наст. фам. Ландау; 1886–1957) — прозаик, драматург, критик, литературовед, публицист, историк. Автор популярных исторических романов. В эмиграции с марта 1919 г.
71
Корвин-Пиотровский Владимир Львович (1891–1966) — поэт, драматург, критик. Участник Первой мировой войны и Белого движения. В эмиграции с 1920 г. В Берлине редактор отдела поэзии журнала «Сполохи» (1921–1923), сотрудник газеты «Накануне» и редактор издательства «Манфред». С 1933 г. в Париже. Во время Второй мировой войны участник французского Сопротивления. В 1944 г. был арестован нацистами и провел 10 месяцев в заключении. Печатался в газетах «Советский патриот» (1945–1948) и «Русские новости» (1945–1970). С 1953 г. в США.
73
Ходасевич Владислав Фелицианович (1886–1939) — поэт, прозаик, критик, мемуарист. С июня 1922 г. в эмиграции. В 1927–1939 гг. возглавлял литературно-критический отдел в парижской газете «Возрождение».