Прекрасный вечер. На бледно-фиолетовом небе появляются звезды. Воздух теплый, с легким ветерком здесь, на крыше. Аромат винограда "Фокс" насыщенный и сладкий.
Я должен быть счастлив. Но у меня скручивает живот, когда я думаю, что однажды ночью, подобной этой, я сыграю свою последнюю партию в шахматы со своим отцом. И в тот момент я не буду знать, что это последняя игра.
— Я хотел бы играть, как Рудольф Шпильман, — говорит папа. — Он всегда говорил: Разыгрывай начало, как книгу, середину, как фокусник, и конец, как машина.
Я прокручиваю это в голове, думая о том, что это значит.
— Это правильно для любой стратегии, — говорит папа, его темные глаза пристально смотрят на меня. — Помни это, Себ. Сначала следуй правилам. Поставь противника в тупик в середине. И, в конце концов, прикончи его без колебаний, без пощады и без раздумий.
— Конечно, папа, — говорю я.
Лицо папы выглядит осунувшимся, тени прорезают глубокие морщины на его коже. Папа всегда был таким, обучая нас при любой возможности. Но сегодня это кажется особенно напряженным. В его сверкающих глазах в угасающем свете есть что-то почти жуткое.
Что бы ни послужило причиной этого, я говорю себе, что это хорошее напоминание о том, что мне не следует звонить Елене. Она может быть великолепна, но она также является воплощением запретного плода. Я не смог бы выбрать более опасную цель, даже если бы обыскал весь город. Я должен оставить все как есть — оказать русским услугу, и не более того.
Мысль о том, что я никогда больше ее не увижу, оставляет меня унылым и разочарованным.
Но так и должно быть. Мне придется найти что-нибудь еще, чтобы заполнить эту черную яму в центре моей груди.
4. Елена
Себастьян не звонил.
Мой отец невыносим по этому поводу.
— Я думал, ты сказала, что заручилась его интересом? — он насмехается надо мной.
— Я сделала, — говорю я, мои губы сжимаются от раздражения.
— Тогда почему он не позвонил?
— Я не знаю, — говорю я. — Может быть, он умнее, чем кажется.
Хотя вряд ли лестно, когда тебя игнорируют, крошечная часть меня испытывает облегчение. Мне никогда не нравился этот план. Я никогда не хотела быть частью этого.
— Может быть, он гей, — говорит мой брат.
Он бездельничает у нашего бассейна, одетый в свои смехотворно короткие европейские трусы. Адриан любит демонстрировать свое тело. У него телосложение гимнаста: худощавый, мощный, широкий в плечах и узкий в бедрах. Несмотря на все время, проведенное на солнце, у него лишь намек на загар. Он светловолос, как и я: пепельно-русые волосы, кожа, которая зимой становится бледнее молока, а летом лишь слегка золотистая.
Мне всегда забавно смотреть на Адриана, потому что он ходячее, говорящее воплощение того, какой была бы моя жизнь, если бы я родилась мужчиной. Вместо этого он родился на две минуты раньше меня, перворожденный сын и наследник, а я последовала за ним — неожиданный близнец. Нежеланная девушка.
— Он не гей, — говорю я Адриану. — Я бы знала.
— Он должен быть, — настаивает Адриан. — Иначе как бы он мог устоять перед моей прекрасной младшей сестрой?
Он хватает меня за запястье и тянет к себе на колени, щекоча мои ребра там, где я наиболее чувствительна. Я вскрикиваю и отвешиваю ему пощечину, снова вскакивая.
Я люблю Адриана, и мне нравится его игривость. Он был моим лучшим другом с самого рождения. Но я бы хотела, чтобы он не вел себя так перед нашим отцом. Я чувствую, как холодные глаза папы сверлят меня. Я чувствую, как они касаются моей обнаженной плоти.
Я одета далеко не так откровенно, как мой брат, на мне скромный цельный купальник, накидка и сандалии. Тем не менее, я вижу, как губы моего отца скривились при виде моих голых бедер, где задрался свободный халат.
Моя ненависть к нему подобна контрольной лампочке с голубым газом, постоянно горящей глубоко в моих кишках. Она никогда не гаснет и всегда ждет, чтобы вспыхнуть с добавлением любого вида топлива.
Он ожидает, что я буду одеваться, как монахиня по дому, чтобы все его люди держали ухо востро. Но потом, когда приходит время использовать меня для чего-то… типо его маленького поручения прошлой ночью, тогда он рад одеть меня, как уличную шлюху.
Натягивая покрывало на ноги, я пытаюсь скрыть негодование в голосе, когда спрашиваю своего отца:
— Что бы ты хотел, чтобы я сделала?
Он на мгновение задумывается, верхняя губа все еще приподнята, как будто это я виновата, что Себастьян не позвонил. Как будто он не может доверить мне выполнение простейших заданий.
Он не хуже меня знает, что я не могу быть слишком очевидной. Галло умны. Если приманка будет слишком очевидной, они поймут. Кроме того, мужчины не хотят того, что им предлагают бесплатно. Они хищники. Им нужна охота.
— Мы найдем способ, чтобы ты снова столкнулась с ним, — говорит папа, недовольно хмурясь.
Он возвращается в дом, оставляя нас с Адрианом одних на террасе.
Облегчение, которое я испытываю в связи с его уходом, огромно.
Дома мне комфортно только тогда, когда мы с Адрианом вдвоем. Даже тогда я знаю, что кто-то может наблюдать за нами. Один из bratoks, одна из многочисленных камер по всему дому, или сам папа, стоящий у окна.
Или его Avtoritet Родион Абдулов. Дрожь пробегает по моей коже, когда я оглядываю двор в поисках его. Он старший лейтенант моего отца. Я ненавижу его почти так же сильно, как ненавижу папу. Я думаю о нем, как о папиной атакующей собаке: безжалостной, злобной и немного безумной.
Он всегда прячется поблизости, наблюдая за мной даже пристальнее, чем папа. Жаждет сообщить обо всем, что увидит. Я всегда чувствую, как его маленькие поросячьи глазки ползают по моей коже.
Но не в данный момент, слава богу.
Адриану не нужно беспокоиться ни о чем из этого. Он может сидеть в этом кресле, чувствуя себя совершенно комфортно под летним солнцем, одетый во что ему заблагорассудится.
Его не изучают так, как меня. У него гораздо больше свободы. Пока он следует правилам, он может делать все, что ему нравится в свободное время.
У меня нет ни минуты наедине с собой. Все, что я делаю, все, что я говорю, разбирается позже.
— Что случилось? — Адриан спрашивает меня.
— Ничего, — раздраженно говорю я. Я сбрасываю халат и сандалии и ныряю в воду.
Это бассейн олимпийских размеров, расположенный в великолепном оазисе цветущих деревьев и живой изгороди. Наш двор похож на то, что вы нашли бы за Версальским дворцом. Наш дом — храм из мрамора и стекла, полный роскоши, превосходящей все, что я когда-либо видела в Москве: полы с подогревом и вешалки для полотенец, холодильник размером с гардеробную, шкафы размером с целую квартиру.