Каллум такой же, но даже больше. Он олдермен 43-го округа, который является самым богатым и влиятельным районом, включающим Линкольн-парк, Старый город и Голд-Кост. Я вижу, что он известен почти всем в комнате. Вряд ли здесь найдется человек, который не хотел бы прислушаться к некоторым личным целям.
Между тем, мне смертельно скучно. Я краду пару канапе с подносов проходящих мимо официантов, затем просматриваю длинный список предметов, выставленных на аукцион, включая футбольный мяч, подписанный всей атакующей линией «Медведя».
Есть довольно крутое дерьмо, которое можно продать. Но, честно говоря... я, кажется, не могу пробудить интерес ни к чему из этого. Мне просто все равно. Последние два года были темным и пустым отрезком времени, прерываемым лишь несколькими приступами волнения. Я не чувствовал настоящего интереса к чему-либо в течение долгого, блять, времени…
Кроме прошлой недели.
Елена заинтересовала меня.
Между нами была энергия, которая действительно заставила меня что-то почувствовать, пусть и ненадолго.
Спустя столько времени, когда я наконец вижу что-то, за чем стоит погнаться... я должен игнорировать ее. Я должен был отпустить ее. Из-за моей семьи.
Моя проклятая семья.
Каким-то образом им всегда удается отнять единственное, что мне дорого.
Я смотрю на Аиду, которая разговаривает с каким-то невысоким лысеющим мужчиной с отвратительным фиолетовым галстуком-бабочкой. Он смеется над чем-то, что она сказала, запрокинув голову и выставив напоказ все свои кривые зубы. У Аиды тот взгляд, который я так хорошо знаю, эта хитрая усмешка, которая показывает, что она думает о чем-то еще более возмутительном и пытается удержаться от того, чтобы сказать это вслух. Она привыкла каждый раз проигрывать эту битву, но наконец-то научилась немного сдерживаться.
Моя сестра прекрасна. Темные вьющиеся волосы, ярко-серые глаза, похожие на монету, блеснувшую в мутной воде, постоянное выражение озорства, которое вызывает у вас в равной степени любопытство и тревогу, когда вы смотрите на нее.
Как ты можешь кого-то так сильно любить и в то же время обижаться на него?
Вот что я чувствую ко всей своей семье сейчас.
Я чертовски люблю их до мозга костей.
Но мне не нравится то, где я нахожусь из-за них.
Я знаю, что отчасти это моя вина. Я плыву по течению без цели. Но всякий раз, когда они тянут меня в каком-то новом направлении, мне никогда не нравится, где я оказываюсь.
Например этот гребаный аукцион.
Я вздыхаю и возвращаюсь к нашему столику на краю сцены. Я не знаю, какое представление они запланировали на сегодняшний вечер. Вероятно, что-нибудь утомительное, вроде классического квартета или, что еще хуже, кавер-группы. Если это, я ухожу. На самом деле, я, вероятно, уйду в любом случае.
Пока я сижу, мимо проходит официантка-блондинка с подносом шампанского.
— Выпить? — предлагает она.
— У тебя есть настоящая выпивка? — я спрашиваю ее.
— Нет, извините, — говорит она, мило надув губы. — У нас есть только просекко и шампанское.
— Я возьму два просекко.
Она передает мне бокалы, говоря с притворной небрежностью:
— Один из них для твоей пары?
— Нет, — коротко отвечаю я. Я планирую выпить оба, чтобы развеять свою скуку.
— Холостяк? — спрашивает официантка. — Тогда тебе, вероятно, понадобится это, — она передает мне кремовую табличку с номером на ней.
— Для чего это?
— Для аукциона свиданий, конечно!
Иисус Христос. Я едва могу сдержать, чтобы мои глаза не выкатились из орбит.
— Не думаю, что мне это понадобится.
— Почему? — спрашивает она с застенчивой улыбкой. — Видишь что-нибудь еще, что тебе нравится?
При других обстоятельствах я мог бы понять ее намек, который она так обильно излагает. К сожалению, тот факт, что она высокая и светловолосая, просто напоминает мне Елену, у которой те же черты, но в десять раз ярче. Эта девушка похожа на полевую маргаритку, в то время как Елена — орхидея-призрак: экзотическая, редкая, до которой невозможно добраться.
— Нет, — говорю я ей. — Здесь для меня ничего нет.
Девушка уходит, и Аида и Каллум немедленно занимают ее место.
— Это аукцион свиданий? — я говорю Аиде.
— Да! — говорит она. — Это подарок тебе на день рождения. Я собираюсь купить тебе жену.
— Я думал, что лучшие жены свободны, — говорю я. — И не навязанные тебе против твоей воли.
— С этим поспоришь, — говорит Каллум, обнимая Аиду за плечи.
У Аиды и Каллума было то, что по сути можно назвать браком по договоренности, но, похоже, у них все сложилось на удивление хорошо. Мы все просто надеялись, что они переживут первый год, не убив друг друга.
— Раньше ты был таким романтиком, Себ, — говорит Аида.
— О, да? Когда это было?
— Помнишь, когда у тебя в школьном шкафчике висела фотография Марго Робби?
Я краснею, удивляясь, как, черт возьми, Аида вообще это знает. И как ей всегда удается вызвать в памяти то, что ты пытался стереть из собственной памяти?
— Я не думаю, что это был я, — бормочу я.
— Ты не помнишь, как смотрел Волка с Уолл-стрит раз восемьсот, и замедленную перемотку той части, где она стоит обнаженная в дверном проеме, чтобы ты мог дернуть…
— Если ты закончишь это предложение, я тебя задушу, — шиплю я Аиде.
— Кэл, ты бы не позволил ему задушить меня, не так ли? — Аида говорит своему мужу.
— Не до смерти, — отвечает он.
— Спасибо тебе, любимый, — говорит она, целуя его в щеку. — Я знала, что могу на тебя рассчитывать.
Прежде чем Аида может возобновить свои дружеские домогательства, на сцену выходит чрезмерно загорелый ведущий, чтобы начать вечерний аукцион скота. У меня нулевой интерес к происходящему, особенно после того, как он начинает перечислять достижения женщин, как будто они гейши Среднего Запада.
Не помогает и то, что половина мужчин в зале улюлюкают или наклоняются вперед через столы, чтобы поглядеть на девушек. Все это кажется отвратительным. Мне неловко находиться здесь.
Идея платить за свидание нелепа, особенно по таким астрономическим ценам. Пять штук, чтобы забрать какую-то потаскушку из высшего общества? Нет, спасибо. И это до того, как ты включишь стоимость любого изысканного ужина, которым ты ее накормишь.