Я переоделась так, что на мне строгое платье с высоким воротом, колготки и туфли на плоской подошве, я расчесала волосы и заколола их сзади заколками. Это то, чего ожидает от нас мой отец, чтобы мы всегда одевались и вели себя с максимальным уважением к нему.
Это напоминает мне кое-что, что я прочитала давным-давно, о различных типах уважения. Есть уважение к кому-то, как к авторитету, и уважение к нему, как к человеку. Мой отец считает, что если мы не уважаем его, как авторитет, ему незачем уважать нас, как людей.
Я ненавижу столовую. Я ненавижу всю богато украшенную мебель в этом доме. Это заставляет меня чувствовать, что я задыхаюсь.
Моему отцу нравится думать, что он царь своего королевства. Он любит роскошь и историю нашей культуры. В каждой комнате полно шикарных восточных ковров, дорогих бархатных салфеток, шкафов, расписанных геометрическими рисунками народного творчества хохломы, и мозаичной плитки в ванных комнатах.
Можно подумать, что все эти признаки дома помогут мне не испытывать культурный шок от переезда в Чикаго, но вместо этого, это дает мне ощущение, что я никогда не смогу сбежать от Братвы. Их щупальца простираются через каждый крупный европейский город и даже здесь, в Америке.
Мой отец намерен захватить Чикаго, как он захватил любое другое место, в котором когда-либо жил. Он думает, что ирландская и итальянская мафии стали слабыми и самодовольными. Он думает, что они разучились править.
Когда я сажусь за стол, мой отец уже сидит во главе, одетый в сизо-голубой костюм безупречного покроя. Он перенимает американский стиль костюма, но все еще не подстриг волосы, которые ниспадают ему на плечи. Я не думаю, что он когда-нибудь справится с этим. Это делает его похожим на короля-воина, на старого седого льва. Как и Сэмпсон, он верит, что это часть его власти.
Братва может быть чрезвычайно суеверной. Возможно, это характерно для всех семей мафии, в конце концов, Себастьян, казалось, верил в удачу своего золотого медальона. Или, по крайней мере, что его дядя потерял удачу, подарив его ему.
Вот почему мой отец так взвинчен из-за Зимнего Бриллианта. Он олицетворяет удачу Братвы и их гордость.
Возможно, ему следует учитывать тот факт, что у нас его больше нет. Наша удача иссякла.
Когда мы с Адрианом садимся за стол, мой отец наблюдает за нами своими голубыми глазами, холодными, как сибирский мороз.
— Добрый вечер, — говорит он.
— Добрый вечер, отец, — отвечает Адриан.
— Добрый вечер, — говорю я.
— Посмотрите на двух моих детей, — говорит он, осматривая нас, когда мы сидим по правую руку от него. Адриан всегда сидит рядом с нашим отцом. Я сижу рядом с Адрианом. Я предпочитаю, чтобы между мной и папой был буфер. — Было ли у какого-нибудь мужчины когда-нибудь такое впечатляющее потомство?
Адриан светится гордостью. У него всегда были другие отношения с нашим отцом, чем у меня. Он знает о жестокости и суровости нашего отца, особенно, когда это касалось нашей матери. Но к Адриану относятся иначе, как к сыну и наследнику, и это закрывает ему глаза на истинные глубины эгоизма нашего отца. Адриан верит, что наш отец любит нас. Что он никогда бы на самом деле не причинил нам вреда.
Я думаю, он неправ.
Адриан защищает его. Он говорит: — Мы не можем представить, каково было расти в бедности в Советской России. Он должен был сделать все возможное, чтобы выжить. И посмотри, как далеко он продвинулся. Никто никогда не учил его доброте. Ему пришлось быть суровым и жестоким, чтобы выжить.
Проблема в том, что есть разница между тем, чтобы делать то, что ты должен делать, и получать от этого удовольствие.
Я видела лицо моего отца, когда Родион пытал банкира.
Ему определенно понравилось.
Точно также, как он наслаждается этим прямо сейчас... заставляя меня ерзать на стуле, когда он притворяется, что у него хорошее настроение.
Родион уже рассказал ему, что я сделала. Я уверена в этом.
— Чем вы двое занимались, пока меня не было? — он спрашивает нас.
— Я разговаривал с одним из наших армянских поставщиков, — говорит Адриан. — У них новый способ доставки товара, они упаковывают его, как бомбу для ванны. Ароматизированную, цветную и завернутую в целлофан. Собаке-ищейке почти невозможно обнаружить ее.
— Какова цена? — спрашивает папа.
— Та же самая. Они экономят деньги, потому что на границе изымают меньше.
Мой отец медленно кивает.
— Очень хорошо, — говорит он. — Удвой наш заказ. Мы будем расширять дистрибуцию в западной части города. Я хочу полноценного присутствия на нашей старой территории.
Братва раньше монопольно управляла этой частью города, пока Галло не подожгли наши склады и не выгнали нас.
Теперь, когда я думаю об этом, это произошло двенадцать лет назад. Примерно в то время, когда был убит дядя Себастьяна. Интересно, какое действие было первым?
Это не имеет значения. Потому что кровопролитие и насилие — это цикл. Уроборос мести.
Мой отец поворачивается и пристально смотрит на меня.
— А как насчет тебя, дочь моя? — он тихо говорит.
Я делаю глоток вина, чтобы потянуть время. На гарнир у нас ребрышки и картофельное пюре со спаржей. Ребрышки выглядят сырыми. У меня от этого сводит живот.
Я подумываю о том, чтобы солгать своему отцу… или попытаться солгать.
Это бессмысленно. Он уже знает. Он просто проверяет, что я буду делать.
— Я встречалась с Себастьяном, — говорю я ему.
На его лице нет и тени удивления. Он определенно знает.
— И что ты делала с Себастьяном, — шипит он.
— Я встречалась с ним, — говорю я хладнокровно. — Точно так, как ты мне сказал.
— Не точно так, как я говорил тебе... — говорит он.
Адриан переводит растерянный взгляд с одного на другого. Я не сказала ему, что спала с Себастьяном. Он не понимает напряжения, сковывающего комнату.
Улыбка сползла с лица моего отца. Он опускает подбородок, приобретая вид быка, готового к атаке. Я должна немедленно остановить его.
— Он хочет жениться на мне! — выпаливаю я. — Он хочет заключить официальное соглашение между нашими семьями. Это могло бы пойти нам на пользу, отец. Вместо того, чтобы сражаться с Галло, мы могли бы присоединиться к ним. Как это сделали Гриффины. Как польская мафия. Они не обязательно должны быть нашими врагами. Было бы намного выгоднее…
— Ты думаешь, ты можешь научить меня тому, как Братве следует действовать в этом городе? — мой отец прерывает. Он не повысил голоса, но его яростный тон прорезает мои слова, как коса сухую траву.
— Нет, конечно, нет. Я…
— Тихо! — он лает.