На самом деле я думаю не о Енине.
Я думаю о Елене.
Куда она пошла, когда покинула мой дом? Почему она сбежала? Думала ли она, что я собираюсь причинить ей боль?
Прошлой ночью она отдалась мне полностью. Я думаю, для нее это было таким же катарсисом, как и для меня.
Но, возможно, она передумала этим утром.
Или, может быть, она думала, что я это сделал.
Я должен был поговорить с ней перед отъездом.
Проблема в этой неразрешимой дилемме, с которой ни она, ни я не смогли успешно справиться. Выживание каждой из наших семей зависит от уничтожения людей, которых любит другая. Никакие разговоры этого не изменят. И чем больше времени я провожу рядом с Еленой, тем больше мне невыносимо делать то, что должно быть сделано.
Хотел бы я сбежать с ней в тот день, когда встретил ее.
В игре победителей и проигравших единственным счастливым концом было вообще не играть.
Я смотрю в окно, на небо, окрашенное последними красками заката. Звезд пока нет.
Возможно, Адриан знает, куда ушла Елена. Он не скажет мне, если и знает.
Его голос поражает меня, когда он говорит после стольких часов молчания.
— Ты недооцениваешь моего отца, — говорит он.
Я смотрю на него, обдумывая это заявление.
— Не думаю, что понимаю, — говорю я, наконец.
— Он великолепен, — говорит Адриан. — И неумолим. Он — сила природы. Любой, кто пытался встать перед ним, был сметен.
— Поэтому ты предал Елену ради него? — я холодно спрашиваю Адриана.
Его лицо краснеет, и я вижу, как его руки натягивают веревку, удерживающую его запястья, связанные за спиной.
— Елена повернулась к нам спиной, — холодно говорит он. — Она доказала, что она именно такая, какой ее всегда называл мой отец — женщина с женской слабостью.
— У тебя и твоего отца мужское высокомерие.
— Финал покажет, было ли это высокомерием или точностью, — говорит Адриан.
Его использование слова финал потрясает меня.
— Ты играешь в шахматы? — я спрашиваю его.
— Конечно, играю, — холодно отвечает он. — Все лучшие мастера — русские.
Нелепое заявление, я мог бы спросить его:
— А как насчет Хосе Рауля Капабланки или Магнуса Карлсена?
Но это тот спор, который у нас возник бы, если бы мы сидели друг напротив друга в этой комнате, как шурины. Не как злейшие враги.
В другой жизни мы могли бы быть друзьями. Елена рассказала мне, что Адриан тоже спортсмен, что в школе он занимался боксом, фехтованием и гимнастикой, что ему нравится бегать и плавать. Она рассказала мне о его юморе и его доброте к ней.
Сейчас я ничего этого не вижу на его лице. Просто ненависть и жгучее желание завершить задачу, которую он не смог выполнить в православной церкви.
— Этот дом — настоящая дыра, — говорит Адриан. — И твой отец был наполовину маразматиком. Мы оказали вам услугу, убив его.
Он пытается вывести меня из себя. Может быть, потому что он не хочет, чтобы его использовали в качестве приманки против его отца. Может быть, он думает, что я достаточно глуп, чтобы развязать его, чтобы я мог лучше выбить из него дерьмо.
Чего он не понимает, так это того, что все мои дикие эмоции сгорели дотла. Я наконец-то следую совету моего отца — последнему, что он мне дал.
Играй финал, как машина.
Теперь я гребаный робот. Ничто не собьет меня с моего курса. Родион умирает. Енин умирает. Адриан умирает. На этот раз не будет никаких недомолвок. Прощения нет. Ни один враг не останется в живых, чтобы отомстить мне и моей семье.
Теперь в комнате почти полностью темно. Адриан выглядит расстроенным из-за того, что я даже не ответил на его насмешку.
— Интересно, почувствуешь ли ты печаль, когда я убью твоего отца у тебя на глазах, — говорю я ему. — Я почувствовал, когда ты выстрелил папе в лицо. Мой отец был хорошим человеком, и он любил меня. Я не думаю, что ты можешь сказать тоже самое. Ты можешь быть удивлен облегчением, которое охватит тебя. Если ты вообще будешь жив, чтобы увидеть, как это произойдет.
Адриан выглядит испуганным, и это придает ему юный вид.
Семя сочувствия пытается прорасти внутри меня. Я сокрушаю его сразу.
У меня в кармане жужжит телефон с текстовым сообщением от Миколаша:
Они приближаются.
Я возвращаюсь к окну, чтобы я смог увидеть три черных внедорожника, ползущих по Мейер-авеню, с бронированным автомобилем Енина в центре группы.
Музыкальная комната моей матери — одна из немногих комнат в доме, которая выходит окнами на улицу, не затененная массивными дубами и вязами, окружающими дом.
Я стою перед окном из цветного стекла от пола до потолка, почти такой же высоты, как я 6 футов 7 дюймов.
Затем я достаю телефон Вейла и набираю номер.
Через мгновение Енин отвечает. На самом деле он не говорит, просто берет трубку, молча слушая.
— Должно быть, у меня ужасная память, — говорю я, — потому что я думал, что мы встречаемся в Мидевине.
Два внедорожника подъезжают к обочине. Я смотрю, как люди Енина выпрыгивают, одетые в темную одежду, их лица закрыты масками с Хэллоуина. Я вижу маску Майкла Майерса, Слендермена, Пилы и Крика. В руках они сжимают темные цилиндрические предметы, которые я слишком хорошо узнаю. Я вздыхаю, зная, что будет дальше.
— Я бы не стал этого делать, — говорю я Енину.
С этими словами я включаю лампу рядом с окном, освещая комнату, в которой я нахожусь. Я не вижу Енина в его машине, но я знаю, что свет привлечет его внимание к моему окну. Он увидит, что я стою.
Тремя быстрыми шагами я хватаюсь за спинку стула Адриана и подтаскиваю его к окну. Теперь перед стеклом вырисовывается силуэт сына Енина, в то время как я стою сбоку от оконной рамы, защищенный от любого выстрела.
— У меня твой сын, — говорю я ему. — И твоя дочь тоже. — Эта часть — ложь, но я сомневаюсь, что Енин это знает. Куда бы Елена ни отправилась, это не возвращение к ее отцу. — Пожертвуешь ли ты ими обоими, чтобы отомстить?
— Мне всего шестьдесят, — говорит Енин с леденящим спокойствием. — Я могу завести еще.
В ответ на его невидимый сигнал его люди бросаются к моему дому. Я не вижу среди них массивной фигуры Родиона, но он должен быть здесь, возможно, в бронированной машине Енина. Енин ни за что не пришел бы на последний танец без своего лучшего лейтенанта.
Я остаюсь возле окна, наблюдаю.
Как я и надеялся... как я и предполагал... Енин вышел из своего броневика. Он не может удержаться. Он должен наблюдать за кульминацией своих усилий. Не через стекло, в открытую. Без защиты.