Язык не желал слушаться, а горло пересохло настолько, что больно было дышать, однако я каким-то чудом умудрилась произнести одно-единственное слово:
– Лион…
– Я здесь, – сквозь общую какофонию и слой ваты пробился знакомый голос, и волна облегчения захлестнула меня с головой. Но, уже уплывая на ней в море снов, я сумела-таки разлепить глаза и попыталась уточнить:
– Вы…
– Жив, – криво улыбнулся Лион, – и даже здоров, в отличие от тебя, глупая ты моя. – Его взгляд стал мягче, когда он наклонился ко мне и еле слышно шепнул: – Спи.
И я послушно закрыла глаза, забываясь тревожным, но таким нужным сейчас сном.
Очнулась я в целительском покое. Слабость густым сиропом разливалась по телу, трудно было даже просто пошевелить рукой, и о том, чтобы встать, не могло быть и речи. Впрочем, подосадовать из-за этого прискорбного обстоятельства не получилось – налитые тяжестью веки закрылись сами собой, и сознание радостно уплыло в неведомые дали.
В следующий раз пробуждение вышло приятнее. Глаза открылись легко, безо всяких усилий, и я сумела сесть и оглядеться. Бледно-голубые стены неприятно напоминали лед; я зябко поежилась и замерла, увидев в неудобном кресле Лиона. Несколько мгновений мы играли в переглядки, а потом мастера просто-таки вынесло из палаты. Через полминуты меня почтил своим присутствием Гиаш, который сначала выставил прочь сунувшегося было за ним Лиона, строго наказав идти к себе и отоспаться, а потом едва не вывернул меня наизнанку, стараясь выяснить, все ли со мной в порядке. Я и так могла сказать, что все… ну, или почти все, но целитель остался недоволен и постановил, что отдыхать мне тут еще как минимум дня четыре. На робкие возражения он жестко заявил, что я провалялась без сознания больше суток, заработала физическое и магическое истощение и потому никто меня и слушать не собирается. Вот как.
Уже к обеду первого дня я поняла, что к окончанию срока заключения сойду с ума. Спать не хотелось – спасибо, выспалась на десять лет вперед, читать – тоже, да и голова ощутимо побаливала, и даже поболтать было не с кем – посетителей ко мне не пускали. Из коридора время от времени доносилось шушуканье и возмущенные шепотки, потом все это безобразие перекрывал грозный глас Гиаша, после чего надолго устанавливалась полнейшая тишина.
На следующий день стало гораздо веселее – Гиаш внял жалобам на бессмысленность бытия и позволил моим друзьям войти. В палату сразу же ввалилась – иначе и не скажешь! – радостная компания: Ланка, Рэмион, которому полагалось соблюдать постельный режим, и даже Лис, которого, памятуя о стремительно приближающемся итоговом экзамене, я вообще не ждала. Последнее обстоятельство окончательно меня растрогало. И было так противно им врать! На все вопросы, что со мной случилось, я отвечала одно и то же – не рассчитала сил, взялась за слишком сложное заклинание. Почти правда, почти…
О Ривалэйне я ничего не говорила и говорить не собиралась – новость была не из тех, которыми нужно делиться. Нет, я доверяла друзьям, просто не хотела втягивать их в неприятности. Достаточно того, что мы с Лионом попали в эту паутину. Сообразить бы еще, как избавиться от паука…
А вечером пришло письмо. В приоткрытую створку влетел белоснежный голубь, покружил по палате, мягко спланировал мне на живот и рассыпался золотистыми искрами, превратившись в лист бумаги, испещренный неровными строчками и изрядно заляпанный кляксами.
Писала Лика. В нескольких злых и отрывистых фразах она сообщила, что Голуба, прихватив немаленький сундучок с драгоценностями, исчезла в неизвестном направлении, оставив батюшке записку и близнецов.
Яр говорил, что дома не все ладно, но чтобы до такой степени… Мальчишек было жаль до слез. Батюшка-то, уверена, только рад от Голубы избавиться, для народа сочинит что-нибудь правдоподобное и пристойное да успокоится, а вот близняшки… Даже представить страшно, каково им! Мне бы туда, к ним, но нельзя – слишком все запуталось, переплелось, а отцу ведь не докажешь, что не могу я Лиона одного оставить… И что только мы друг другу помочь и можем.
Я зажмурилась, сдерживая слезы. Там Лика и Яр, они поддержат ребят, а потом и я домой вернусь… По крайней мере, я очень хотела в это верить.