Настолько быстро, насколько ноги могут нести меня, но в тоже время настолько медленно, чтобы не привлекать внимания, я несусь вверх по лестнице в свою комнату. Подбежав к двери, я уже собираюсь с облегчением выдохнуть, но останавливаюсь из-за нервного оклика: «Капрайс?».
— Что? — спрашиваю я, не оборачиваясь.
— Куда ты направляешься?
— В свою комнату? — предполагаю я возможное решение этой неразрешимой тайны.
То, что моя мама постоянно спрашивает, куда я иду, когда здесь, собственно говоря, всего три двери, и у меня не очень много вариантов, кажется действительно странным. Как будто она построила тайный ход и теперь боится, что я его обнаружу? Или нет, еще лучше, она прячет своего возлюбленного в шкафу, и я ни в коем случае не должна увидеть его.
— Ты уже поужинала? — спрашивает она.
— Да!
— Я не… Ты не хочешь составить мне компанию?
— На моем столе целая гора бумаг… и рюкзак еще не собран. — Пытаюсь оправдаться я.
— Это не может подождать?
«Конечно нет!», — думаю я, но уже рысью спускаюсь вниз по лестнице.
Моя мама — молодая, элегантная и в принципе не навязчивая женщина, встречает меня с широкой улыбкой и обнимает, как будто мне семь, а не семнадцать. Это новая и очень раздражающая традиция, которая появилась в тот же день, когда мы получили письмо о том, что меня приняли в зарубежную школу. Меня это так обрадовало, что я считаю часы до моего отъезда, хотя мама относится к этому со своей беззаботностью. Ну, это ее проблемы! Я радуюсь и жду, когда смогу уехать отсюда.
— Это мило, что ты присоединилась ко мне, — говорит она, торжественно улыбаясь.
— Мило — это не мое второе имя, но… это именно я. Было бы ужасно, если бы ты звонила мне каждый день после моего отъезда и жаловалась, что я неподобающе с тобой попрощалась.
— Это была хорошая попытка заключить со мной сделку, но так или иначе, я буду звонить тебе каждый день. В выходные даже два или три раза подряд! — обещает она.
— Пожалуйста, нет! — хнычу я, хотя нет никаких сомнений, что мы обе блефуем. Это будет происходить, скорее, наоборот: из-за своей острой нехватки времени она будет редко звонить, а я буду стараться проводить с ней каждый уик-энд.
Мама качает головой, поворачивается ко мне спиной и ставит чайник. Тем временем я достаю из холодильника пакет с салатом и помидорами черри, чтобы приготовить нам ужин «а-ля Розенбергские домохозяйки».
— Поверь мне, малышка, ты будешь по мне скучать! Это сейчас тебе хочется оторваться от своей счастливой мамы.
— Так и есть! Ты никогда не была счастливой мамой, и почему стала ей именно сейчас, остается для меня загадкой.
— Все просто, я пропустила твое детство, потому что гналась за своей молодостью. А теперь понимаю, что моя маленькая Райс стала взрослой, что для меня произошло слишком быстро! — говорит она с грустным выражением лица, которое лишает ее глаза привычного блеска.
— Тебе это доктор Фибель вдолбил? — спрашиваю я после тщательного размышления и сразу получаю утвердительный кивок.
«Эти психиатры и их советы! Они не могут сказать что-то полезное?».
— Я должна постоянно высказывать то, что лежит тяжелым грузом на моей совести…
«Ну, что-то в этом роде, например!».
— Ты не должна быть обременена муками совести, мамочка!
— Потому что я, все-таки, была отличной мамой? — спрашивает она, и в ее глазах сразу появляется блеск.
— Нет! — снова противоречу я. — Но ты можешь сделать с внуками то, что не успела со мной.
Мама роняет банку с печеньем, и мы вместе вздрагиваем, когда она разбивается о плиточный пол.
— Это была шутка или?
— На самом деле нет… — размышляю я, пожимая плечами, и поднимаю глаза.
— Капрайс!!!
— Да, и что? Горе тебе, если ты не самая лучшая и чудесная бабушка во всем мире…
— Когда-нибудь… если будущая эпоха настанет, и у меня будут седые волосы, я обязательно ей буду. Но не в ближайшие пятьдесят лет!
— Пять…
— Тридцать!
— Договоримся на восьми. — Заканчиваю я и целую свою маму.
— Как я полагаю, ты хочешь, чтобы у меня появились седые волосы еще до моего тридцатилетия?
— Мам, тебе уже тридцать семь…
— Ах, ах, ах! Тссс! Тебя может кто-нибудь услышать, и эти взрывоопасные новости попадут в газету.
— Кто же?
— Ты же знаешь: ЦРУ, Эдвард… Бог знает, кто еще! — шепчет она.
— Эдвард? Мам, ты понимаешь, что Калленов не существует?
— Нет, не блестящий мальчик, я имею в виду этого… по фамилии Эдвард.
— Ах, Джон Эдвард?
— Точно!
— Мам, ради Бога, у него есть дела поважнее, чем озвучивать всем твой возраст, к тому же, это не является государственной тайной.
— Она должна ею быть, но…— предполагает она, хмурясь. — Но вообще дни рождения нужно было отменить после двадцатого века. — Размышляет она дальше, забирает у меня из рук банку и достает оттуда печенье.
— Как? Ты не хочешь подарков? — спросила я, роясь в разбитой банке с печеньями, где хоть что-то должно было уцелеть. К сожалению, нет!
— Нет! Вовсе нет. Я не хочу только растущие цифры. Разве ты не считаешь, что женщина вместо целлюлита и больных ног должна получать ежегодное увеличение заработной платы, а также понижения процентов рабочих дней?
— Мечтать не вредно, мамочка! И если ты уже всё, то, конечно, не будешь на меня злиться, если я останусь, очень быстро поем и поднимусь наверх?
— Ты забыла упомянуть, что сожжешь свой язык в спешке и не попробуешь мой прекрасный чай, прежде чем, спотыкаясь, побежишь в свою комнату писать этому ванильному типу.
— Во-первых: нет. И во-вторых: нет, потому что я возьму чай с собой и буду наслаждаться им наверху, и обещаю, что при каждом глотке буду думать о тебе. В-третьих: я не буду спотыкаться. И в-четвертых: Эйприл не ванильный! Его зовут ЭйприлСкай.
— Ты так влюблена в него, что это становится жутким! — опасается она.
Я поднимаюсь в знак протеста, но мама меня прерывает.
— Что ты будешь делать, если на самом деле это девушка, и она лесбиянка, которая прибежит к тебе в первый же день твоего приезда?
— Тогда я объясню ЕЙ, что ты слишком переживаешь по этому поводу, и научусь познавать кайф с женщиной.
— Ты убиваешь меня, ребенок!
— Это ведь не так! Я зубрила, веду дневник и работаю в книжном блоге. Все, что пугает подростков в моем возрасте, я называю хобби. Поэтому можешь мне верить: надпись «вечная девственница» является татуировкой жирным шрифтом у меня на лбу.
Ее поднятый указательный палец обычно объявляет о выговоре. Таким образом, получается…
— Поверь мне, дорогая, я хорошо знаю мужчин и уверена, что самые плохие парни безграмотны…
— … И подстерегают таких девочек, как мы, на каждом углу? — заканчиваю я уже много раз высказанное предложение.
— Именно! — говорит она. Тем не менее, это напоминает мне «Аминь».
— Мам, я знаю твою проповедь уже наизусть. И если ты не поняла, то я шучу. Кроме того, Скай тоже ботаник, — заявляю я, ковыряясь в ранее незамеченном салате.
— Откуда ты можешь это знать?
— Алло? Он играет на скрипке, пишет романтические стихи и с удовольствием занимается музыкой!
— Я скажу еще раз: «Он» — это женщина, или гей. — Прокомментировала она и шлепнулась на кусочек печенья, который упал на стул.