— Это совсем не смешно! — ругаюсь я, наконец.
— Но это так! Потому что я не собираюсь забивать твою голову только одним глупым высказыванием, потому что их огромное количество!
Пока я нахожусь в ступоре от его резкого тона, он мгновенно реагирует и запускает двигатель, но прежде чем машина трогается с места, с моих губ срывается рыдание. Затем ещё, и ещё одно, и, наконец, следуют слезы.
Я даже не осознаю, что сейчас, в этот самый момент, переживаю свой первый нервный срыв. Также до меня не сразу доходит, что Люк глушит двигатель, делает музыку тише и снимает свитер.
В следующею секунду я чувствую, как его рука проскальзывает за мою спину, мягко надавливает, призывая меня немного подвинуться на сидении. Как ни странно, я делаю это без малейшего сопротивления, после чего мне на плечи кладут свитер. Он так хорошо и сильно пахнет Люком, что я бесцеремонно обмениваю свою куртку на свитер. И буквально вжимаюсь в него.
— Извини. — Говорит Люк и напоминает мне о том, что к этой божественно пахнущей душегрейке прилагается хозяин. Люк смотрит на свою руку, которую поднимает и снова опускает, за что я ему уже благодарна!
Какое же удовольствие видеть, что даже Люк может быть нерешительным!
Если это не то зрелище, из-за которого женщина может забыть о слезах разочарования, тогда я не знаю, каким оно должно быть!
— Прости меня! — просит он снова.
— За что?
— За все. — Колеблется Люк и прикасается ко лбу.
Тьма перед нами рассеивается, он прикусывает свою нижнюю губу, и переживания о том, что произошло, настолько сильны, что его лицо темнеет.
— Я не хотел на тебя кричать, просто …
— Сейчас уже всё прошло! Невозможно изменить то, что земля круглая.
— Что ты имеешь в виду?
— Ну, что это не твоя вина, это шутка злого дедушки. —Я указываю пальцем в потолок. — Он пообещал создать достаточное количество замечательных мужчин, чтобы все женщины на каждом углу находили себе подходящих. Всё в соответствии с клятвой, но потом он решил сделать землю круглой.
Взгляд Люка выглядит озадаченно, на что я смеюсь и закатываю глаза. Этот жест должен подвергнуться цензуре из-за странной схожести моего лица с Чакки — куклой убийцей, это обязательно не должно быть упомянуто!
— Ха-ха! — сначала изображает он, но потом действительно смеётся, возможно, самой старой шутке в этом мире.
— Послушай, Люк. Сегодня был, вероятно, самый разочаровывающий и ужасный день их всех! Поэтому…
— Ты права! – сразу же соглашается он. — Как на счет перемирия на время твоего дня рождения?
— Откуда…
— Давай просто скажем, что я слушаю чаще, чем некоторые думают! Кроме этого, Давид спрашивал меня вчера, что можно подарить на восемнадцатилетие девушке.
— Вчера… — повторяю я и только теперь понимаю, что начала свой восемнадцатый день рождения в какой-то канаве.
«Святое дерь…»
«Эй, оно тоже блестит, если свет достаточно яркий!» — издевается мой разум.
— Нет, не надо! — просит Люк, переводит сцепление в нейтральное положение, тянет ручной тормоз и снова заводит двигатель.
— Что?
— Не думай о том, как скверно начался твой день рождения.
Теперь у меня скептический вид.
— Откуда?
— Я просто это знаю.
«Дерьмо! Он может читать мысли!»
— Нет, я не могу! — комментирует он мои невысказанные мысли.
— Теперь мне страшно! — раздумываю я и отклоняюсь от него в сторону.
Уголок рта Люка приподнимается в выражении «ну да, я просто признаю это», по которому я уже соскучилась. Он сокращает созданное мной расстояние и шаловливо сверкает озорными глазами.
— И ты уже знаешь, о чем я? — спрашивает он и, конечно же, усмехается над нервным смешком, который срывается с моих губ.
— Ты пересмотрел Сумерки, или что? — задыхаюсь я.
— Нее, — качает он головой. — Перечитал!
— Ты. Читал. Сумерки? — в мгновение ока я перехожу в режим шутника и вряд ли одержу победу над смехом, когда он утвердительно кивает.
— Эй, любой жанр литературы является образова… — начинает он со слегка кислым выражением лица.
— И я знаю, что ты скопировал Эдварда. С чрезмерно выраженной совестью.
— Иметь совесть не преступление!
— К чтению этой книги тебя приговорили решением суда? Иначе чем ещё можно объяснить эту игру на моих нервах! — объявляю я и вытираю слезу от смеха с уголка глаза.
— Если мадам посмотрит в зеркало, то узнает истинную причину, по которой я читаю любовные романы.
Я замираю, и моя улыбка сразу же пропадает, и всё это только потому, что Люк встраивает в своё предложение слово любовь. Можно сказать, что я схожу с ума, но этот человек принадлежит к тем, на кого должен налагаться запрет на произношение подобных слов в присутствии женских существ. Он делает это со слишком большим чувством!
Стараюсь выглядеть собранной в противовес возникающего напряжения.
— Чтобы производить впечатление на девушек? — гадаю я и хочу добавить, что меня это совсем не впечатляет, но прерываюсь, когда он качает головой.
— Чтобы напоминать грустной девушке о том, как это прекрасно, беззаботно смеяться.
Ну что ж! Теперь я немного впечатлена. Но только совсем немножко!
— Я всё ещё считаю, что это причина в другом. Но хорошо, оставим это так.
— Когда именно ты вылупилась?
— Я не цыпленок! — восклицаю я ему.
Люк проходится по мне оценивающем взглядом и после этого объявляет:
— Для меня ты всегда будешь такой!
Я осмеливаюсь подчеркнуть его слова оскорбительным жестом и просто смотрю.
— Без пятнадцати двенадцать ночи.
— Ну вот! — он бьет себя по бедру. — Ты не могла подождать ещё пятнадцать минут?
— Зачем?
— Ну тогда бы твой день рождения ещё не был разрушен!
— О, ты бы мне и тогда его определенно испортил… — размышляю я с усмешкой.
Люк, наконец, протягивает руку от коробки передач к моей голове и лохматит мои волосы.
— Я бы предпочел иметь побольше времени в запасе, чтобы спасти его.
— Чтобы ты освободился от своих отношений? — говорю я, потому что вспоминаю о поступке Мии.
— Да, это тоже, — соглашается он. — Ну что, принцесса? Кофе и пирог в McCafé? (прим. переводчика: McCafé — Макдоналдс)
Я понятия не имею почему, как или где наша ссора остается на трассе, но тем не менее, она больше не вспоминается. Холодный кофе, чашку XXL, по которой я теперь горюю, Люк с хлопком отправляет в урну. Это напоминает мне, что он сложен ещё лучше, чем я предполагаю. Спортивный и жилистый. Как черная пантера — единственное животное, которое почти автоматически приходит на ум для сравнения, если вдобавок рассматривать его темную одежду.
Мы едем обратно во Франкфурт, и я начинаю осознавать, что уехала гораздо дальше, чем думала в начале. Поэтому слишком смущена, чтобы любоваться этим прекрасным городом издалека. Да ещё и ночью!
— Давид знает, что на самом деле ты не дома? — спрашивает Люк, когда мы останавливаемся перед Макдоналдсом.
— Нет!
— И темноволосая красотка, которая была мне представлена как Ирен, вероятно твоя мама, сейчас тоже в неведении спокойно лежит в своей кровати?
— Эмм, — мямлю я. — Да и да, и я понятия не имею!
— Да, это твоя мама. Да, она в неведении, и понятия не имеешь…