Чжэн Цзыюнь сидел на нейлоновом сетчатом стульчике у письменного стола Юаньюань, наблюдая, как та собирает вещи. Странно, не сказал ни словечка, чтоб удержать дочь, подсознательно чувствуя, что она поступает верно. Разумеется, ему было очень тяжело с ней расставаться, но втайне он даже радовался, что она избавляется от позорного рабства.
Юаньюань успокоилась. Она как будто ощутила, что больше ничего не должна этому дому. Не будь этого скандала, она еще колебалась бы, ей было неловко так просто взять и уйти. Она отшвырнула в сторону голубую штормовку на утином пуху, достала старое пальтецо на вате в розовую и кофейную крапинку. Надела его поверх свитера. Рукава уже были коротковаты, да и в поясе слишком узко. Порывшись в шкафу, отыскала еще накидку из толстого плюша.
Чжэн Цзыюнь понял, что она не хочет брать ничего, что куплено матерью. На душе у него стало горько: до чего довели ребенка! Но он знал, что она упряма, о сказанном жалеть не будет, если что-то решила, с пути уже не свернет. Он сходил в свою комнату, принес старую шинель.
— Надень, это моя шинель. Дни холодные, а ты все на мотоцикле. Пальтишко это не защитит от ветра.
— Нет, мне не холодно. — Она крепко сжала губы.
— Это моя шинель, — повторил Чжэн Цзыюнь, чувствуя, что у него дрожит голос.
Юаньюань, взяв шинель, уткнулась в нее лицом и расплакалась, но сразу же подавила рыдания, вцепившись в шинель зубами. Она плакала совсем как в детстве, когда упрямилась и изгибалась всем тельцем. Всхлипывая, сказала:
— Папа, прости меня, но я действительно не могу больше…
У Чжэн Цзыюня сердце защемило от жалости. Ведь это из-за него чувствительная, прямодушная девочка жила в такой обстановке. Воистину гаолян[57] пытались вырастить в тропиках… Но у него уже не было сил, чтобы изменить положение. К тому же он только что сам участвовал в оскорблении Юаньюань, пусть косвенно. У него было чувство, будто Ся Чжуюнь сорвала с ветки невиданной красоты цветок, а он наступил на него ногой. Потом он крепко прижал Юаньюань к груди и гладил ее вьющиеся волосы. Как давно он не делал этого! Она слишком быстро и незаметно выросла, а он постарел.
— Нет-нет, это я должен просить у тебя прощения! — Он не мог расплакаться, как Юаньюань. Сколько себя помнил, он никогда не плакал, какие бы горькие мысли ни охватывали его. Он всегда сдерживал слезы, только до боли сжимал зубы.
Красный огонек мотоцикла исчез во тьме. Чжэн Цзыюнь все так же стоял на холодном ветру, то ли задумчиво, то ли в растерянности.
Чей это голос? Неужели он разговаривает сам с собой? Такой старческий голос: «Не уходи, Юаньюань, не бросай меня одного». Только он один знал, что и ему, как всем людям, присуще чувство страха. Почему он не решился произнести эти слова вслух? Он просто боялся, боялся, что Юаньюань спросит его: «А ты считаешь, что еще есть смысл сохранять такую семью?» Что бы он на это ответил?
Верно, Юаньюань сказала правду — он лицемер. Кроме него самого, быть может, лишь одна дочь разгадала это. Только что она с предельной ясностью обнажила ту фальшь, которую он всю жизнь старательно прятал на дне души. Чего только он не претерпел, не вынес ради того, чтобы сохранить для окружающих видимость благополучной семьи! Даже то, что Ся Чжуюнь была в молодости ему неверна… он отлично знал, что Фанфан не его дочь. Ему пришлось терпеть деспотичный, мещанский характер жены, ее политическую отсталость… И все из-за чего? Из-за того, что любовь вскружила ему в свое время голову? Да нет, Ся Чжуюнь никогда не была человеком, по-настоящему достойным любви. Скорее, он терпел ради того высокого идеала, который сам себе создал. Он свободно употреблял в своей речи научные понятия, марксистские термины, но во многом следовал старомодным принципам.
А для чего ему был нужен высокий идеал? Неужели за всем этим самопожертвованием не скрывалось и мысли о личной карьере? Была, была! Зачем закрывать на это глаза? О, каким святым он казался себе, забывая в лучах светящегося нимба о настоящих чувствах. Кроме того, у него не было той смелости, что у Юаньюань. Это она идет, куда хочет, делает, что хочет. А может, и ему так — идти, куда хочется? Увы, нет у него этой смелости, точнее, он сам ее растерял. И винить в этом некого. Сбросить оковы, в которых держит тебя внешний мир, пожалуй, не так уж сложно. Люди чаще всего терпят поражение, когда пытаются вырваться из тех кандалов, в которые сами заковали свое сознание. Как и Юаньюань, Чжэн Цзыюнь надеялся, что жизнь вокруг переменится. Пусть для нее все будет легче, чем было в свое время для него.