Интересно заметить, что мистер Y. подробно описывал сложные треугольные истории, такие, например, как поиск мужчин, которые бы позволили ему переспать со своими женами в обмен на то, что он готов был подчиниться им в гомосексуальном смысле. Эдипов смысл этих историй доказывали обильные ассоциации к ним, связывающие такие переживания с детством. Таким образом, непосредственная ситуация, требующая срочного исследования отыгрывания вовне, его гомосексуальное поведение отошли на задний план, пока я не очнулся и не увидел, что это действительно опасность, угрожающая в данный момент всей его жизни. Таким образом, тяжелые проявления самодеструктивного поведения и нечестность в общении совместно оказались основным сопротивлением переноса, которое необходимо было проработать, прежде чем заниматься всем остальным материалом. Последовательный анализ этих поступков и того, как он играет в русскую рулетку, одновременно экстернализируя свои конфликты в отношениях со мной, в конечном итоге превратил это повторяющееся отыгрывание вовне в интрапсихический конфликт.
Постоянные конфронтации терапевта по отношению к повторяющейся лжи могут восприниматься как садистическое нападение. Фактически, пациенты с тяжелой патологией Супер-Эго, не переносящие садистических предшественников Супер-Эго и проецирующие их на других – в типичном случае на аналитика, – воспринимают любое высказывание относительно их проблем в сфере этического поведения, проблем, касающихся заботы, ответственности или вины, как садистическое нападение. Бывает, что и аналитик в контрпереносе воспринимает себя садистическим преследователем.
Аналитик должен быть прям в вопросах морали, даже тогда, когда пациент воспринимает это как осуждение. Иногда пациент использует в своих целях потребность аналитика убедить себя и пациента в том, что, несмотря на поведение последнего, аналитик принимает его и чувствует к нему эмпатию. Пациент воспринимает понимание и терпимость аналитика как тайное согласие на его антисоциальное поведение. Таким образом, аналитик невольно способствует искажению переноса, и тогда, хотя это и может снизить остроту параноидной регрессии, появляется более злокачественная проблема: функции Супер-Эго пациента нарушаются в еще большей мере.
Неизбежно приходится сначала трансформировать нечестность в переносе в острый параноидный перенос, в результате чего примитивные конфликты с садистическими предшественниками Супер-Эго проявляются в ситуации переноса, и потом их можно проработать. Тут существуют две опасные ситуации: “невинно”, в духе игры или соблазна, аналитик не обращает внимания на нечестность в терапевтических взаимоотношениях, что способствует еще более полному разрушению потенциального Супер-Эго пациента; или же параноидная регрессия развивается, но не происходит ее полной проработки, и перенос жестко фиксируется на этой параноидной регрессии.
Когда пациент способен понять, что его параноидные искажения образа психоаналитика имеют фантастическую природу и что, следовательно, его гневные нападения на аналитика лишены реальных оснований, тогда периоды сильной вины и депрессивных реакций, возможно, свидетельствуют о том, что он способен выносить интернализованные функции Супер-Эго, – другими словами, что произошла повторная интернализация агрессивных предшественников Супер-Эго и их агрессия обращена на себя.
Аналитик привносит в терапию этих тяжело больных пациентов способность устанавливать глубокие объектные отношения. Его полная честность и устойчивость создают фон потенциально возможных здоровых объектных отношений, которые на протяжении большей части терапии недостижимы для пациента, но при благоприятном исходе становятся эмоционально доступными в период завершения. Неспособность к нормальным зависимым объектным отношениям, которые доступны любому обычному пациенту психоаналитика, является основным препятствием в терапии пациентов с тяжелой нарциссической психопатологией, и аналитик должен про это постоянно помнить, чтобы прояснять природу данной проблемы и разрешать ее аналитическими средствами. С этой точки зрения пациент со злокачественным нарциссизмом, которому показана терапия, является крайним выражением сил, направленных на разрушение основополагающих объектных отношений, и способность аналитика противостоять им является еще одним условием, позволяющим принять решение о том, что в данном случае терапия показана пациенту.
При всех описанных мной типах злокачественного нарциссизма объектные отношения, стоящие за сознательными и предсознательными фантазиями об аналитике, должны быть исследованы полностью. Каким бы ни представлял себе пациент аналитика – садистическим, нечестным, равнодушным, властолюбивым, порочным или глупым, убийцей, психопатом, неумелым дураком – все это нужно сделать явным, чтобы можно было найти источник такого искажения.
Какие реальные или фантастические переживания раннего детства, какой род взаимодействия бессознательной фантазии и подлинных переживаний привели к появлению данной патологии – это второй вопрос, менее важный для работы со злокачественным нарциссизмом, чем надежда, что в процессе разрешения такого состояния в переносе мы найдем путь, ведущий к истокам этого расстройства в раннем развитии.
Часть V. ТЕРАПИЯ В УСЛОВИЯХ ГОСПИТАЛЯ
20. ПРОТИВОПОЛОЖНЫЕ ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ МОДЕЛИ ТЕРАПИИ ТЯЖЕЛОЙ ПСИХОПАТОЛОГИИ В УСЛОВИЯХ ГОСПИТАЛЯ
ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКИЕ ПОДХОДЫ
В течение первой половины XX века большие государственные госпитали, рассчитанные на сотни или тысячи пациентов, главным образом стремились оградить общество от психически больных. В госпиталях пациентам создавали поддерживающую среду, в контексте которой можно было применять медицинское лечение. Существовали и маленькие частные психиатрические госпитали, в которых помещалось до 300 пациентов. Именно в частных заведениях, благодаря высокому показателю соотношения между количеством сотрудников и количеством пациентов, начала развиваться новая философия терапии в условиях госпиталя, основанная на психоаналитической модели.
Эти новые течения были представлены тремя параллельными подходами: межличностным и культурологическим подходом Гарри Стака Салливана (и связанным с ним “психобиологическим” подходом Адольфа Мейера); подходом, основанном на Эго-психологии, который применяли Уильям Меннингер, Роберт Найт и Пол Федерн; и подходом британской школы, основанным на теории объектных отношений, который впервые применил Томас Мэйн в качестве подхода к “особым случаям” (в основном к пациентам с пограничной личностной организацией) в госпитале – позже сюда же постепенно был интегрирован социологический подход Альфреда Стэнтона и Мориса Шварца (Kernberg, 1976, 1980).
ПОДХОД САЛЛИВАНА
Работа Салливана в госпитале Таусона с 1923 по 1930 гг. и затем в санатории в Роквиле отражена в нескольких теоретических и практических публикациях самого Салливана (Sullivan, 1953a, 1953b, 1954, 1956, 1962) и его учеников, в частности Фриды Фромм-Райхман (Fromm-Reichmann, 1950), Гарольда Сирлза (Searles, 1965) и Отто Вилла (Will, 1967). Концепции Адольфа Мейера (Meyer, 1957) относительно стационарного лечения, разрабатывавшиеся им независимо от вышеперечисленных авторов в Госпитале Джона Хопкинса, а также работы Льюиса Хилла (Lewis Hill, 1955) подкрепили точку зрения Салливана.
Салливан подчеркивал, что психологическое исследование приложимо только к межличностным ситуациям, являющимся реальным или фантазийным интрапсихическим опытом. Он считал, что интенсивные телесные нужды обычно смешаны с потребностью в другом человеке, и предполагал, что диссоциация между стремлением человека удовлетворить основные телесные нужды, с одной стороны, и стремлением обрести чувство безопасности, основанное на его ценности в глазах окружающих (что определяет самоуважение) – с другой, есть основная причина психопатологии. На определенном уровне нарушений диссоциация удовлетворения нужд и удовлетворения потребности в безопасности приводит под действием тревоги к диссоциации хорошего Я от плохого Я и к последующему перерождению нормальной нежности в параноидную подозрительность и ненависть, направленную на себя.