— Это почему?
— Сердце, Мерлина, это наш мотор, ее мотор слабенький, она надоест ему, и он ее оставит, а во сне она понимает это уже сейчас.
Мерлина была ошеломлена.
Потом, словно очнувшись, Мерлина снова впилась в сочное яблоко и снова принялась раскачиваться в большом кресле, стоявшем в комнате…
Разумеется, Ивонна была старше и опытнее, зато Мерлина моложе, здоровее, энергичнее, проще, способнее к жизни. Увы, это так! Когда после еды Мерлина вставала, чтобы вынести тарелки, а Ивонна следовала за ней, она шла словно безмолвная тень, тогда как Мерлина производила массу шума, сгружая тарелки, да и одним своим шагом — он у нее всегда был походный — сотрясала маленькую квартиру. Можно, конечно, сказать, что она неуклюжа. Например, как она дергала дверные ручки. Дома ей вечно делали из-за этого замечания, и все без толку, Ивонне это тоже не нравилось, но такая уж у Мерлины была натура, и именно неуклюжесть, грубоватость, избыток силы Ивонна любила в ней. Мерлина каждый раз недоумевала, когда Ивонна, вдруг забыв об их разговоре, опускала руку на ее округлые и мягкие плечи и устремляла на Мерлину странный взгляд, приводивший ее в замешательство, а то и гладила ее по волосам, смеясь: «А ты милая девчонка, ты это знаешь?!»
Мерлина принимала эти ласки, словно они исходили от мужчины… Келлера, ее приятеля… Все было так странно. Еще немного, и она склоняла голову на совсем близкое плечо Ивонны и начинала реветь, Бог знает почему. Она все могла доверить своей подруге, старшей подруге, которая о себе никогда не рассказывала, но наверняка уже испытала в жизни все и была во всех областях человеческого сердца как дома, не навлекая при этом на себя — в глазах Мерлины — никакой вины. И только одну вещь, самую естественную, самую безобидную, не могла Мерлина произнести! Хотя рассказывала, когда они выходили вместе погулять, о разных типах самолетов, обнаруживая неожиданные, хотя и не очень твердые, знания в этой области, не вызывавшие у Ивонны, похоже, ни малейшего интереса. До чего же смешно, что она не могла это произнести! Но именно так и выходило, и Мерлина каждый раз потом говорила себе, что Ивонна наверняка уже все знает, и считала свое молчание извинительным, а иногда еще и злилась, что подруга, если она все уже знала, никогда сама об этом не заговаривала… Вообще она почти не говорила о мужчинах, будто их и вовсе нет на свете, а если они где-нибудь и обнаруживались, то играли далеко не ту ведущую роль, какая им, по их мнению, полагалась и какую Мерлина, соглашаясь с ними, им отводила.
Мерлина тогда не решалась противоречить, она опускала взгляд, как предательница, когда думала о Келлере, своем приятеле. Встреча с Ивонной и с ним одновременно казалась ей тяжелейшим делом ее жизни. Это могло случиться каждый день, просто на улице, и Мерлина не сомневалась, что один из двоих, заполнявших тогда ее сердце, будет для нее потерян; она знала, произойдет нечто ужасное, хотя не представляла, что именно… Когда она шла с Келлером, ощущая теплую твердость его руки, то боялась, что потерять придется Ивонну, подругу, распорядительницу ее сновидений, единственное существо на земле, служившее надежной опорой во всем этом смятении! Мерлина высвобождала руку, и Келлер, как и все мужчины, принимал это тут же на свой счет, считая бабским капризом… Но когда она сидела у Ивонны, ее охватывал страх за приятеля, она пыталась представить его сидящим в этой же комнате, но у нее ничего не получалось. Он растворялся в воздухе, исчезал тем скорее, чем больше она стремилась приблизить его. Он таял, и уже на пороге от него не оставалось ничего. Это был просто кошмар.
В то время Ивонна вновь прекратила давать уроки игры на скрипке, приносившие ей неплохой доход, прервала в момент наивысшей удачи, просто от ощущения, что должна бы зарабатывать больше, хотя еще не знала, как этого достичь. Было лишь отчаянное желание получать побольше денег.
— Видишь ли, — твердила она, — нужно только думать о чем-либо, неотступно, день и ночь, ведь все зарождается внутри нас.
Правда, дела часто складывались не лучшим образом, совсем другие вещи зарождались внутри нее, например грипп, растянувшийся на четыре недели, а Мерлина только на третьей неделе обнаружила, что подруга лежит больная, обходится без посторонней помощи, сама готовит, что от этого снова простудилась и чуть не подхватила воспаление легких. Малышка Мерлина была полна сожалений, она и так удивлялась, почему подруга уже три недели не показывается. Иногда, на мгновение, ей начинало казаться, что у нее нет сердца. Но Ивонна, ободренная ее полнокровием и здоровьем, только посмеялась над Мерлиной, и та, спешившая рассказать сотни вещей о том, что приключилось с ней в эти дни, скоро и с удовольствием юркнула обратно в бездумную безмятежность, в состояние человека, которому еще никогда не приходилось зарабатывать себе на хлеб и который совершенно уверен в том, что хлеб падает прямо с неба вместе со всякими вкусностями. Например, с лососем — Мерлина его очень любила, а еще фруктовый салат, который подруга готовила для нее каждый раз, и Мерлина превозносила его до небес, нисколько не задумываясь, что Ивонне для этого надо было работать полдня.