Однажды они оказались в магазине не одни. Девушка в серой шубке листала блокнот, положив перчатки на прилавок. Она не слишком много понимала во всем этом, что было заметно по тому, как робко она спрашивала и как быстро кивала в ответ, а когда приглушенный разговор дошел до вопроса, не узнала ли продавщица чего-нибудь об уроках рисования, Райнхарт повернул голову, не меняя своей позы с отставленной ногой.
— Приходите ко мне, — произнес он, держа в руке тюбики с краской. — Уверяю вас, не пожалеете!
Такая несколько развязная манера, на самом деле не совсем ему свойственная, была для девушки совершенно чуждой и неожиданной, может быть, даже отталкивающей; благовоспитанная краска залила ее лицо. Таинственное присутствие другой, старшей и более зрелой женщины, явно сопровождавшей молодого художника, добавилось как внезапная атака с фланга, отчего мысли ее совершенно смешались. Все произошло очень быстро. И все же ей казалось, что художник уже очень долго на нее смотрит. Что ей оставалось сказать?
— Вы и в самом деле даете уроки?
После того как он воспринял эти слова как полусогласие, отступать ей было некуда; практические детали решались словно где-то вдали, в отчуждении от ее смятенного сознания, отступившего в полутемные кулисы, откуда она и наблюдала за происходившим… Наконец они договорились о месте и времени. Гортензия, так звали девушку, ощутила необходимость зайти куда-нибудь и выпить чашку кофе, чтобы спокойно обдумать, правильно ли она поступила. Однако договоренность состоялась. Райнхарт еще раз вытащил из кармана плаща ее карточку, прямо посреди улицы, полной деловой суеты, прочел ее имя и снова сунул карточку в карман с гримасой издевательского почтения, в сущности, однако, немало гордый своим успехом, столь легко добытым перед Ивонной, к тому же рассчитывая на то, что успех этот будет походя зачтен ему как доказательство умения жить в обществе и стремления зарабатывать.
Ивонна не произнесла ни слова.
В конце концов, все мы — дети, которым нельзя показывать, если любишь их и восхищаешься ими, иначе не успеешь оглянуться, а они начинают кривляться, как обезьяны, и все это нам в угоду. Ну что плохого в том, что они познакомились, сказала себе Ивонна, и ей представилось совершенно естественным, что в их отношениях могут возникать помехи, посторонние шумы — она не желает их пугаться, не желает относиться к ним слишком серьезно. Что за любовь, которая боится подобных знакомств! Да и оба они вполне взрослые люди.
Уже несколько недель лето словно замерло на месте, как белые облака над озером, ежедневно обещавшие грозу; комариные рои заполняли воздух. Все застыло. Деревья стояли, словно их зелень будет вечной.
Явная настроенность на некое грядущее событие порождала целую свору бодрых планов, которые, едва рожденные, тут же принимались скакать вокруг них, как щенки, когда они вместе шли по улицам или по вечерней набережной. Ивонне, между прочим, чаще приходилось отвечать на приветствия прохожих, тогда как Райнхарт, никем не тревожимый, пребывал в мирной неизвестности. Если случалось, что кто-нибудь кивал и ему, то он этого по большей части не замечал, поскольку не привык следить за такими вещами, а когда Ивонна тихонько обращала его внимание на приветствие, он воспринимал это столь серьезно, что останавливался, начинал оглядываться и долго не мог вернуться к нормальному состоянию — совсем по-деревенски…
Что же касается планов, то не было никаких сомнений в том, что речь могла идти только о море. Каким широким становился мир при этом слове! Все открывалось в синем просторе, в особенности для Юрга, в сущности, бездомного, для которого в море заключалось ощущение далеких стран как своей родной земли, воспоминание о том лете, которое, как выяснилось позже, было его юностью.
— Едем к морю! Лады?
Ивонна, только что еще вдохновленная этой идеей, вдруг запнулась. Сдержанная улыбка состарила ее и в то же время сделала прекрасной. Может, она это из-за денег?
— Ну тут есть перспектива! — хвастливо заявил он. — Я тебе уже говорил, что у меня есть заказ?
Ивонна ничего не слышала.
Юрг принялся говорить о заказе…