Ивонна не отвечала.
— Кофе или чай?
Готовый к любому ответу, кроме отсутствия ответа вообще, он не сразу отреагировал, потому что ему надо было сориентироваться и собраться.
— Чай, — ответил он наконец, — чай.
Ивонна расхаживала туда и обратно.
— Знаете, — заметил он вдруг, — у вас очень милая квартирка. Я бы не подумал, глядя на такой старомодный дом.
В отличие от всех предыдущих гостей — и на это нельзя было не обратить внимания — он спросил ее и о квартплате. У него ведь тоже была кое-какая недвижимость, и своя, и арендованная. Ответ удивил его. Ничто на этом свете не достается даром. Деньги были для него вещью само собой разумеющейся, самым привычным правилом игры в этом мире. Хотя он давно уже покинул то состояние, когда деньги могли выполнять для него роль ближайшей насущной цели, он все же воспринимал их серьезно, поскольку видел в них объективную меру своей деловитости и верности принимаемых решений.
— Угощайтесь, не обращайте на меня внимания, — сказала Ивонна. — У меня сегодня, к сожалению, совсем нет аппетита.
— Заболели?
— Не то чтобы.
— А то не хватало заболеть после отдыха!
Он рассмеялся, как будто это была шутка.
Пока он был поглощен едой и рассказом о небольшой аварии, у Ивонны появилась возможность немного его рассмотреть. На висках прибавилось седины. Ему около сорока, мужчина в самом расцвете сил, выглядит достойно благодаря костюмам, сшитым на заказ, и занятиям спортом, должно быть теннисом и лыжами. Подобно взрослому, который потакает ребенку и ест из кукольной посуды, он согласился впервые прийти в ее квартиру, хотя явно не привык к роли гостя.
— Такая женщина, как вы, — заявил он без околичностей, — мне еще ни разу не встречалась, скажу я вам.
Его отношение к женщинам, которых он любил как некий вид живых существ в целом, определялось мужским характером притязания, поддержанного проверенным на опыте сознанием того, что и женщина, как бы очаровательно она ни противилась, всегда нуждается в мужчине. Он полагал, что в этом деле не всегда удается достичь удовлетворительного равновесия спроса и предложения. Его достоинство заключалось в том, что он не принимал все это слишком близко к сердцу. Ивонна смеялась над бесцеремонностью его вопросов.
Для Хозяина тоже были зажжены свечи.
Для Райнхарта наступило ужасное время. По вечерам он дежурил под ее окнами, ждал, сунув руки в карманы плаща. Бесцельно стоял среди деревьев парка, на который опускалась ночь. Стоял с полным сознанием позорной бессмысленности. Чего он, собственно, добивался? Все кончено, говорил он себе, нет больше никакого смысла встречаться. Окна Ивонны темны. Зачем же, говорил он себе, я все-таки пришел сюда? Ее окна часами оставались неосвещенными. Ревнуя к тому, что ее нет дома, он ждет под дождем и снегом, пока Ивонна не появляется в одиннадцать — должно быть, из гостей или с какого-нибудь званого вечера, зажигает свет, задергивает шторы, а потом ложится спать. Почти осчастливленный тем, что она вообще еще здесь, он может наконец отправиться дальше, успокоенный тем, что в эту ночь она будет одна. Если бы он мог молиться, он бы включил и ее в свою молитву!
Однажды Райнхарт не выдерживает: совершенно не соображая, что делает, он оказывается перед ее дверью, берется за ручку — закрыто… «Слава Богу!» — думает он потом, отрезвев, переводя дух и представляя себе, что могло бы произойти. Допустим, он на пороге, они, застигнутые врасплох, вскакивают, прервав объятья. «Что тебе нужно!» — восклицает она. «Да я уже ухожу, — сказал бы он и язвительно ухмыльнулся: — Прошу прощения, сударь!..» Но он остается и пытается подслушать.
Ее голос! Уже несколько недель он не слышал его, и вот теперь до него доносится ее голос, потому что она идет из комнаты в кухню, а он сидит на корточках под дверью, чтобы она не увидела его тени. Он сидит на корточках! Мужчина, без сомнения, мужской голос слышится из комнаты, глухой и неторопливый, очень уверенный голос человека, чувствующего себя как дома, веселый, очень веселый, как, впрочем, и голос Ивонны.
Ивонна говорит:
— Я знаю, с кошкой надо быть начеку…
«Слава Богу!» — думает Райнхарт, спускаясь по лестнице, медленно, не стараясь идти потише, падая с каждым шагом, держась за перила. Слава Богу! В дверях дома он задерживается, освещенный лампой, поставив ногу на край мусорного ведра, руки в карманах. Все стало не совсем настоящим, не совсем серьезным; смешное тоже содержит в себе нечто вроде утешения. Он стоит и думает, не соображая, о чем он, собственно, думает. Такая тишина! Люди проходят мимо, почти толкая его, и все же они движутся словно за стеклом, где-то далеко. Нужно пройти туда, думает он, решив снова ждать, хотя бы уже потому, что не знает, куда ему деваться. Неделями он ждал без толку, так можно и этот вечер провести, чтобы поздороваться, поздравить или расстрелять ко всем чертям, а главное — посмотреть, как выглядит настоящий рыцарь. Соображает ли он вообще, что станет делать, если этот человек предстанет перед ним собственной персоной? Ничего не подозревая, натягивая перчатки, закуривая сигару.