Иногда, когда шефа нет, один из них оборачивается, как будто для того, чтобы поточить карандаш.
— Фройляйн Нелли, — спрашивает он, — как было вчера на балу?
Спрашивает и сдувает крошки с карандаша… Нелли, сидящая за тяжелой грудой своей пишущей машинки, была уже довольно старой девой. Сомнительные шутки, которые ей доставались, она пропускала мимо ушей с молчаливой девической гордостью до тех пор, пока ее время от времени не выводили из себя. Ее защитная реакция выдавала, насколько точно она все понимала, и сотрудников поражала тонкость слуха бедняжки. Каждый раз это были самые оживленные моменты дня. Как только из коридора доносились быстрые шаги шефа, его глухое покашливание, все поворачивали кресла. Словно ими управляет один рычажок. И вот уже были видны только белые спины, шелестела бумага, машинки стучали, словно аисты.
И только новичок, выделявшийся в первые недели тем, что работал не сидя, а стоя, и перед ним вечно была полная пепельница, иногда попадался на том, что, набивая трубку, смотрит в окно…
Было еще много вещей, к которым Райнхарт не мог привыкнуть.
Настоящего усердия в работе, страсти, которой художник поначалу предавался, мучимый дурной совестью, здесь вовсе не требовалось, этого даже не ожидали, такое поведение скорее считалось лицемерием и могло только повредить товарищеским отношениям с коллегами. Зато передышка, неизбежно следующая за таким усердием и выражающаяся в том, что человек потягивает руки, садится на подоконник или пьет кофе, рисует облако или даже выходит на четверть часа погулять, могла вообще кончиться увольнением! Даже в минуты явного спада работоспособности сотрудники упрямо торчали за столом; занимаясь тайком ногтями, женщины были постоянно настороже, готовые в любую минуту принять позу усердного труженика. Так что пустое времяпрепровождение здесь тоже бытовало, это ясно. То, что именно здесь, в этом царстве вычислений, пустопорожнее время оценивалось тоже как почасовое занятие, иногда приводило Райнхарта в замешательство, словно все это было не совсем настоящим, словно что-то было не в порядке. Он даже спрашивал себя, уж не держат ли его за дурака? Это было первое в его жизни настоящее место службы.
Однажды вечером, когда все, как обычно, возвращались с работы, Гортензия поджидала его в конце аллеи. Разумеется, девушка изо всех сил делала вид, будто это случайность, чистая случайность. В своей откровенной радости от того, что он увидел ее после почти годового перерыва, Райнхарт и не вдавался в обстоятельства. Едва заметив Гортензию, он тут же бросился через дорогу — вслед ему летели проклятия велосипедистов — и схватил ее за руку. Он тут же назвал ее Гортензией, чего не делал раньше. Почему она тогда так внезапно исчезла? «Как дела? — интересовался он. — Я вас недавно видел во сне».
Гортензия почувствовала некоторое разочарование. Похоже, что о несчастном случае он вообще ничего не знал. На Райнхарте было все то же пальто, как всегда, нараспашку, он вел себя так, словно вовсе ничего не произошло и эта встреча действительно была случайной, как случайным оказалось и то, что Гортензия в этот вечер никуда не спешила и могла поужинать с ним.
— К сожалению, мое жилище никуда не годится.
Они сидели в кафе, непринужденно скрестив ноги. Гортензия была настроена задавать вопросы. Его объяснение, почему он расстался со старой мастерской, последовало с некоторым промедлением и оказалось довольно уклончивым.
Оба отщипывали хлеб в ожидании супа. Гортензия посмотрела на него:
— А картины?