В конце концов они остановились у пруда, располагавшегося еще на землях поместья, отец и дочь. Прозванный Лягушачьим прудом, хотя уже много лет в нем никто не квакал (с тех пор, как деревенские мальчишки занялись продажей лягушачьих лапок), он был в тот зимний день почти свинцовым, и вода его слегка волновалась под ветром. Время от времени посвистывал тростник. Надо было пройти по узкой, неустойчивой доске, к тому же не очень надежной.
— Это было еще тогда, когда я жил в родительском доме, — начал рассказ отец. — У нас была гувернантка, а позднее она стала уже скорее нашей домашней учительницей; я вряд ли тебе о ней рассказывал. Мы ее очень любили. Она была немкой, насколько мне известно, родом из добропорядочной многодетной семьи…
Гортензия, сшибавшая верхушки тростника, перестала внимательно следовать за словами отца. С какого-то момента эти истории стали расти, как грибы, каждый раз речь в них шла о дочери, не желавшей слушать своих родителей, результат был один и тот же — различия в воспитании, кончилось все разводом, это было ужасно…
О, подумала она, да знаю я все это!
Но она ошибалась. История была другая, о парне, служившем у мясника и не раз бывавшем в доме, когда он приносил мясо. Это был, насколько помнил Полковник, крепкий веселый парень с рыжеватыми волосами, у него был большой рот с толстыми губами, и девушки любили дразнить его за большие уши, торчавшие, словно ручки у котелка. Как произошло или происходило в течение некоторого времени то, что потом случилось, было для всех непонятно. Девушка была отменного воспитания, однако одному Богу ведомо, что предначертано человеку в его жизни, и есть причины, порождающие невозможные события и не ведомые никому. Короче говоря, девушка совершенно потеряла голову. Она встречалась с ним, как потом выяснилось, уже несколько месяцев. Это оставалось незамеченным. Ее поведение по-прежнему было, насколько помнил Полковник, совершенно безупречным, он никогда не видел ее потерявшей самообладание, более того, именно в умении вести себя она считалась образцом. «Посмотри на нашу фройляйн!» — приходилось нередко слышать. Почему она была не замужем, неизвестно. В те годы, когда Полковник и его братья еще не покинули детского возраста, она часто и много рассказывала о России, где родилась и выросла.
Случившееся оказалось, конечно, настоящим потрясением для семейства, дед был человеком строгих правил. Сначала до него дошли сплетни прислуги; дед имел обыкновение считать честь каждого из домочадцев общей заботой, грязи в доме он терпел, хотя бы из-за детей. Он уволил двух людей, один из них был даже отцом семейства, из-за того, что те распространяли грязные сплетни. Это далось ему нелегко, но он не знал промежуточных решений. Тогда его часто упрекали в том, что он принимал прислугу в собственном кабинете, даже приглашал этих людей сесть в кожаное кресло, когда они, теребя в руках шляпу, собирались что-то сказать. Они приходили к нему по самым обычным человеческим делам, словно поблизости не было священника, — похоже, они верили, что он способен найти лучшее решение во всех случаях, в том числе и в их собственных делах. Они питали к нему почти детское доверие именно потому, что он бывал скуп на советы и никогда не предлагал несколько, но в каждом случае давал только один-единственный; освобождая их от необходимости выбора, он оказывал им самую большую поддержку. Выбор и решение — вот в чем видел он истинный долг господина. Многие хотели бы оказаться в господской роли, но мало кто стремится делать выбор и брать на себя ответственность. Сомнения и размышления, которые выпадали на его долю, оставались скрытыми от других. Сказав однажды, он решения не менял. Он давал совет, казавшийся ему лучшим, легко, словно подарок; бремя ответственности он оставлял при себе. И люди его действительно любили. Большинство людей, если им не заморочили голову, нуждаются в хозяине и желают его получить, причем такого, который хотя их и уважает, но на одну доску с ними не встает — среди других его выделяет строгость. Столь же однозначным, как его совет, было и наказание. Оба работника вынуждены были со всей очевидностью признать, что наговаривали на гувернантку, не имея доказательств, и столь же очевидным стало их увольнение. Произошел десятиминутный разговор, достаточно спокойный, после чего дед дал распоряжение о поиске новых людей — дело было летом, самое не подходящее для увольнения время.