А Хозяин?
Они живут вместе, вполне ладят, и мужчина, зарабатывающий деньги, садится в кресло, курит, подкидывает дров в камин, они беседуют о чем-нибудь или слушают новости, иногда они выходят за рамки привычного и позволяют себе эмоции. Бывают чудные вечера. Он читает. Они не разрушают друг друга, это основа всего остального, влюбленности нет, есть ровные отношения, есть готовность переносить запах другого, и это много. Если оставить надуманные претензии, будто надо быть понятым и понимать другого, то перед тобой открывается простор, полный чудесной приемлемости. Никто не пытается вломиться в тот покой, который каждый человек выстраивает как свою тайну, свою собственность, как нечто непередаваемое. Разговоры идут о работе, о событиях в мире, о людях, о планах и целях, движущих их собственной повседневной жизнью, порой даже наполняющих ее; они знают друг друга, взгляды партнера, его манеру слушать и говорить, предпочтения в еде, манеры, принципы, желания, его больные места и то, что его раздражает. Есть в семейной жизни удивительное обстоятельство. Она возможна тогда, когда от нее не требуют невозможного, когда люди перерастают химерические представления, будто в ней необходимо понимание, когда прекращают смотреть на семейную жизнь как средство от одиночества. Отказаться от невозможного! Надо только обрести ощущение, что семейные узы — просто служение, способ обращения с повседневной жизнью. Правда, не так-то уж это «просто», совсем нет! Печаль должна быть устранена, и нельзя пытаться строить мосты, перешагивающие боль, такие мосты — обман.
Однажды, это было еще на старой квартире, Райнхарт вдруг появился на пороге. Ивонна уже снова отучилась каждый раз запирать дверь на ключ, когда Хозяина не было дома. Она была одна в большой комнате, когда Юрг, не позвонив, просто вошел; Ивонна держала кувшин, из которого только что поливала цветы. Она обернулась, не выказав, однако, никакого ужаса, когда увидела его на пороге. Он саркастически ухмылялся, причем этот сарказм наполовину относился к нему самому. Он шел мимо ее прежнего дома, не увидел знакомых занавесок, потом обнаружил, что и на почтовом ящике нет больше ее имени. Он оказался в лифте, все произошло само, так же, как движется лифт. Чего он, собственно, хотел? На Ивонне было длинное домашнее платье, что-то вроде свободного пеньюара, словно она собиралась в постель, — возможно, она только что принимала ванну. Какое-то время они вообще молчали. Райнхарт наблюдал за ней, словно ожидая, что она продолжит поливать цветы. Этот момент тянулся бесконечно, было слышно, как на кухне поет прислуга, и только теперь Райнхарту пришло в голову, что другой, Хозяин, в любой момент может войти через одну из дверей. Он обошел комнату и запер изнутри двери, одну за другой, тогда как Ивонна, все так же молча, но уже с нарастающим страхом, смотрела на него. У него был вид человека совершенно опустившегося: восково-бледный, небритый, дышащий перегаром и табаком, со слезящимися воспаленными глазами. Встретив взгляд Ивонны, полный отвращения и ненависти, Райнхарт неожиданно схватил ее, будто ему надо было пробудить спящую, мертвую, — а она закрыла локтями лицо, словно защищаясь от пьяного, который лезет к ней с поцелуями. Он силой заставил ее еще раз взглянуть на него. Но Ивонна только закрыла глаза — когда ничего больше не оставалось, она просто закрыла глаза. Он держал ее, словно беззащитный комок, словно безжизненное тело.
— Райнхарт, — проговорила она, — я одна дома — я беззащитна.
Он медленно отпустил ее, словно пораженный отравленной стрелой в спину. Дверь с треском захлопнулась, и Ивонна осталась одна. Ганса-Вальтера он не увидел, малыш уже спал.
Хозяин вбил себе в голову, что надо строить дом. Однажды осенним утром он отправился за город. Это был склон, утыканный виноградными кольями, как еж иглами, и, казалось, этот еж желает разрушить всякую надежду на то, что здесь может располагаться уютный загородный дом; можно было подумать, будто эти колья готовы любой ценой отстоять свое немного запущенное, заросшее чертополохом и погруженное в пасторальные мечтания бытие.
— Примерно здесь, — молодой архитектор развернул желтый складной метр, — будет находиться задний угол дома…