Когда его еще только провожали на службу, в соседском дворе только-только училась ходить маленькая девочка. Все шутили: «Гаврила, гляди — твоя будущая жена… Подрастет, пока ты будешь служить в армии». Через 16 лет, когда он вернулся из Санкт-Петербурга, за изгородью шла по двору красивая молодая девушка. «Кто такая?», — спросил он удивленно. «Так это же Секлета, — засмеялись все вокруг, — твоя невеста! Ты что, забыл?..»
На самом деле вышло так, что они поженились. Эта Секлета и стала моей бабушкой. О ней мало кто помнит. Пожила она, к сожалению, недолго, но успела родить трех детей: Дмитрия, Марию — мою маму, и Георгия. Этот Георгий, которого все звали Егором, тоже получился отменным музыкантом. На пару со своим отцом, моим дедом, они играли: один на кларнете, другой на баяне — на всех деревенских праздниках. Солдатская судьба Егора Гавриловича сложилась трагически. 23 июня 1941 года у него родилась дочь Вера, моя двоюродная сестра. Он только и успел взглянуть на нее, а уже на следующий день отправился воевать. Был пехотинцем. Мой отец рассказывал, что в 1942 году случайно встретил Егора на марше, но в 1943 году он пропал без вести. Как раз в тот период, когда на Кавказе шли тяжелые бои под Туапсе.
Мой отец, Сергей Павлович Куликов, всю Великую Отечественную войну прошел рядовым солдатом. Служил водителем автотягача на одной из батарей 47-й истребительно-противотанковой артиллерийской бригады. На самом переднем крае. Был дважды ранен в бою. Начал войну в 1941 году, а закончил в 1945 году, в Берлине.
Отцовская судьба — это судьба сильного, терпеливого и доброго человека.
Оставшись без отца десятилетним мальчиком (Павел Андреевич Куликов умер в Пятигорском госпитале военных инвалидов в 1915 году), он с детства был вынужден зарабатывать на жизнь собственными руками. Довольно рано — девятнадцати лет — женился на моей маме. В конце двадцатых или начале тридцатых годов окончил водительские курсы в станице Григорополисской и подался в Калмыкию, в батраки. Уже была семья: один за другим родились четверо сыновей — Тимофей, Федор, Мефодий, Василий. Мефодий умер еще в детстве, но тем не менее это была большая семья, которую нужно было кормить и одевать.
Кулаков в нашей семье не было. Скорее, по классификации тех лет, могли они считаться середняками. Обобранные в гражданскую войну и красными, и белыми, — мой дед Гаврила Никитич недобрым словом поминал какой-то «Жлобин отряд», — родители отца и мамы отдали в колхоз и лошадей, и сельхозинвентарь. Скоро выяснилось, что колхоз не в состоянии прокормить даже работающих в нем людей. Отец не стал ссориться с местными активистами, а рассудил так: в руках есть надежное шоферское ремесло, значит, будет и заработок. В Калмыкии был спрос на водителей, а наемная, хоть и батрацкая, работа могла обеспечить семье и другим родственникам хоть какое-то существование. Приезжая на побывку, отец привозил продукты, зерно, материю, из которой шили одежду. Можно себе представить, насколько скромными были эти гостинцы, но даже они могли кому-то показаться богатством.
Больше всего раздражала независимость отца. Его вера в собственные силы. Хотя сам он никогда не позволял себе какой-либо конфронтации с властью, обид или открытого неповиновения.
Трудно сказать, что стало причиной доноса — зависть, либо ненависть, но отца вскоре арестовали и в 1936 году судили по политической статье — «за подрыв кооперативного движения». Обвинения были надуманными, но их хватило на очень суровый приговор — восемь лет лагерей с конфискацией имущества.
Из дома вынесли все, что представляло хоть какую-то ценность. Забрали даже тетради и карандаши моего старшего брата Федора, который в тот год только пошел в первый класс. Изъяли пустые конверты для писем. И в этом тоже ощущалась некая предопределенность родительских судеб: долгих восемь лет моя мама, оставшаяся с тремя детьми на руках (два подростка да Василий — грудной младенец), не получит никаких известий о своем муже.
Конечно, бедствовали. Конечно, страдали безмерно.
Сначала отца послали на строительство шоссе, соединяющего Москву с Минском. Следующий лагерь, в который его этапировали, находился уже в Азербайджане — в Нахичеванской АССР, где в то время строилась ветка железной дороги, идущая по советской территории вдоль границ с Турцией и Ираном.
Отец мало рассказывал о тех временах. Возможно, просто зачеркнул для себя эту часть жизни, либо боялся расправы за откровенность. Большинство людей, репрессированных в те годы, при освобождении давали подписку о неразглашении обстоятельств дела и условий содержания под стражей. И десятилетия спустя они крепко держали язык за зубами.