Семь часов утра.
Город просыпается в объятиях тумана.
Дороти Бальмонт преспокойно спит, обняв потёртый фотоальбом, а на тумбочке стоит синий контейнер с бумажными салфетками. Ничего не меняется, если никто не хочет что-либо менять. Жизнь застывает в точке кармического воздаяния. Окна твоего дома превращаются в картины, ведь изображение остаётся прежним. Не нужно покупать репродукции, копии картин Ван Гога или Моне. Окно отлично подойдёт в качестве украшения любого интерьера. Хочешь пейзажной атрибутики - отправляйтесь за город. Индустриальное искусство - промзона.
Географический детерминизм определяет степень твоей свободы.
Кофе. Две чашки кофе.
Сужаются кровеносные сосуды. Печень выбрасывает в кровь уйму глюкозы.
Расслабляются дыхательные пути. Мобилизация.
- Сынок!
Дороти. Должно быть, включенный телевизор выдал меня.
- Слава богу! Живой. Ушёл позавчера, даже не позвонил, не сказал, где ты, в порядке ли ты. Я волновалась.
Она прижала меня к своей огромной груди. Такая реакция - что-то вроде удара по яйцам. Неожиданно, внезапно. Спрашиваю её, не будет ли она ругаться?
- Да господь с тобой! Главное - с тобой всё хорошо. Ты завтракал? Нет? Тогда иди в гостиную, я быстро умоюсь и что-нибудь приготовлю. Вот и славно…
Где-то в моей голове, в самых далеких и пыльных её уголках, происходит серия крохотных землетрясений. Привычка приготовила меня к долгому разговору, наставлениям и упрёкам. Что я получаю в итоге? Объятия и завтрак. И счастливое, воистину счастливое лицо “мамы”. Коллапс. Блэкаут. Видимо, бесконечный поток однообразия порой выплёвывает нечто экстраординарное.
Иногда паук-птицеед может лишь ударить передними лапками для отпугивания.
Карма в голос смеётся надо мной.
- Кстати, не помню, говорила я тебе, или нет, но завтра нам нужно быть на похоронах Бэтти Тэйлор.
Спрашиваю, что с ней случилось?
- Сынок, все умирают.
Возможно, память подчас подводит Дороти, но не логика.
- Ты завтра ничем не занят?
Говорю, что свободен.
- Вот и хорошо. А то я одна не добралась бы до кладбища. Всё, садись, ешь. А я пойду, послушаю новости.
Все умирают. Слушаешь ли ты новости, или жаришь бекон. Трахаешь Эмили подо мхом или же блюёшь на себя, видя ретроспективные сны. Вдыхаешь тлетворный душок догорающей помойки или же ароматы фиалки, бергамота и розы. Немота заразна. Нет. Немота неизбежна.
9
Тысячи надгробных плит, изрезанных и молчаливых. Все эти имена…они когда-то что-то значили. А сейчас только имена. Фрэд, Эллис, Мадонна. У них были дружные семьи, любимая работа, признание. Покажите мне человека, счастливого в браке, довольного тем делом, которым он занимается, но притом уважаемого и необходимого во враждебной среде.
Замена переменной.
Вместо ужина в ресторане со своей супругой ты идёшь на встречу с деловым партнёром, женщиной, которую тебе необходимо поиметь, дабы расположить к себе, непробиваемую холодную суку. Ты вроде как невзначай задеваешь ногой её голень, говоришь ей о том, как она прекрасно выглядит и что её аромат сводит тебя с ума, что невозможно сосредоточиться на беседе. Вы выходите из “Бордо”, останавливаете такси, ты открываешь, как истинный джентльмен, дверь своей спутнице и садишься рядом. На расстоянии ладони может показаться, что возникло какое-то сексуальное напряжение между двумя подвыпившими партнёрами. Сексуальное напряжение ценой в половину имущества.
Ты кладёшь руку на её колено и озвучиваешь водителю пункт назначения. Отель “Хилтон”. Убеждаешь даму, мол, что там есть все условия, необходимые для переговоров.
Гигантская двуспальная кровать.
Минибар.
Джакузи.
Атрибутика выгодного контракта. Её морщинистая и рыхлая грудь стучит по твоему подбородку, а тощие ягодицы врезаются в бедренные мышцы. Она кудахчет, сидя на тебе, так, словно её никто не трахал годами. И ты это знал. Надел два презерватива, чтобы погасить собственную брезгливость. Но брезгливость - это единственная причина не спать с кем попало ради выгодной партии. Разве нет? Жена поймёт. Должна, по крайней мере, понять. Она же хочет новый дом в районе Холмов. “Дорогая, я вчера переспал с Греттой, помнишь её? Я знаю, ты не обижаешься”.
Момент истины. Ты жалеешь, что заключил брачный контракт. Элементарный просчёт. Незнание математики женской души. И вот он, этот серый надгробный камень. “Фрэд Далтон”. Любая могила - оплот лицемерия. Посмотри на венки. “Любимому отцу, восхитительному сотруднику, великолепному дяде”. Любит ли его жена после того, как он закидывал палку в каком-то говённом отеле пожилой бизнес-леди? Не насрать ли двухлетним племянникам на человека, которого они и не вспомнят через неделю? Сотрудники? Это всё те же любители погоревать, мастера предаваться скорби, магистры сострадания. Выйти из душного, пропитанного менеджерским потом офиса и хорошенько надраться. Панихида - лучший повод, который разобьётся о недоверие жён, возмущённых видом своих мужей. Своих стен. От которых в итоге остаётся только камень. Рано или поздно. И неважно по какой причине они окажутся в деревянной ловушке.
Ты едешь на машине и видишь, как на встречную полосу вываливается огромный Фредлайнер. Инстинкт жизни подавляет инстинкт смерти, руки выкручивают рулевое колесо до отказа, автомобиль оказывается в кювете. Пока ты куришь шестую сигарету и дожидаешься эвакуатора, в голове стробоскопом мелькает одна и та же мысль. Ты ехал домой, чтобы выпить бутылочку пива и расслабиться, сидя перед телевизором. И вот ты чуть не погиб.
Пугает не мысль, что ты мог умереть.
А альтернатива.
Ты мог приехать домой и продолжить спокойно разлагаться. Пиво или смерть.
Жажда приключений порицает тебя, лёжа на плече и нашептывая: “Лучше бы ты помер, друг, лучше бы ты помер”.
Дэл? В костюме. Я не удивлюсь, если сегодня еще кто-нибудь умрёт.
- Засунь своё удивление куда подальше, приятель. Пока мы с тобой провожаем мисс Тэйлор в долгий и славный путь, Каталина сидит дома одна. Так что пойдём к могиле, простимся, и ты поедешь к сестре: там сможешь смотреть на неё, сколько влезет.
Ты знал Бэтти Тэйлор?
- Конечно, знал. Она покупала у меня сувениры, ими весь её дом завален. Пару месяцев назад у неё скончался муж, вот теперь она.
Земля устлана красной листвой, делаешь шаг, а жёлтый подшёрсток прощается со своим позвоночником. Так хрустит осень. Серые акаты над головой орошают нас. На каких бы похоронах ты ни присутствовал, всегда звучит пошлая фраза вроде: “Даже природа оплакивает смерть Бэтти”. Все хотят думать, что они кому-то нужны.
Природа оплакивает живых.
Вчера мы ездили с Дэлом в детский дом, которому он теперь продаёт свои изделия. Две сотни глаз, разглядывающих твои руки. Не принёс ли ты чего, не подбросишь ли мелочи. Если бы я не знал, в каком учреждении оказался, то мог бы подумать, что попал в обыкновенную школу. Все дети были аккуратно одеты, не было этих перепачканных физиономий, которые показывают в кино. На каждого тощего мальчугана с ускоренным метаболизмом приходилось по два атлета и толстяка. У этих детей всё хорошо. Ну, за небольшим исключением — их когда-то выбросили как прокладки.
Но они смотрели на мои руки. Ждали, что сейчас я залезу в карман и достану оттуда счастье. Или сотру им память. Что угодно, только бы разбавить это четырёхстенное уныние. Почему я вспомнил об этом визите? Вид из окна. Детское кладбище. Самое честное кладбище из тех, которые мне доводилось видеть. Никаких венков, никаких “помним, любим, скорбим”. Всего три надписи.
Имя.
Годы жизни.
“Господь помнит каждого”.
В игровом зале, на доске почёта, висело три сочинения, победивших в литературном конкурсе среди детей десяти-двенадцати лет.
Какие они - мои мама и папа.
Аманда Г. Десять лет.
Я помню своих родителей. Они часто приглашали своих друзей. Кто-то уходил на кухню и что-то жарил в духовке. Но я никогда не кушала то, что они там готовили. Какие-то шарики, растения, кажется. Потом они закрывались в спальне и выходили через час или два с красными и довольными лицами. От них пахло йодом. У папы в руках всегда был мешочек с какими-то обёртками, а один раз я даже разглядела шприц. Я спросила его, не заболел ли тот, а он, сев на диван, сказал, чтобы я убиралась к чертям. Мама у меня была очень красивая. Мне нравились её короткие юбки и туфли на высоченном каблуке. Ночью она уходила на работу, а возвращалась под утро вся растрёпанная и злая. Часто у неё на лице были синяки. Они с папой никогда мне ничего не рассказывали. А я знала, что маму бьёт сутенер. Моя мама была шлюхой и наркоманкой. Отец торговал героином и тоже кололся. Просто я не хотела обижать своих родителей. Я любила их. Просто так. За день до появления социального работника папа попросил пережать ему руку жгутом. Он сказал, что заболел. Я всё сделала правильно. В тот вечер он принёс мне мороженое. Самое обыкновенное. Усадил к себе на колени и, засыпая, напевал одну и ту же фразу: “Эти люди…скучные, как Новый Орлеан, они все идут вниз, как южное солнце”. С его хрипом уснула и я.