-- Так вот, к шести часам! -- заключил учитель: -- деньги я сам соберу, с кого сколько...
-- Что дадут, то и ладно. Премного благодарен, -- сказал Сусликов, собираясь уходить.
-- Руку, руку, приятель! -- воскликнул учитель, -- вы трудитесь и я тружусь. Оба мы, близки друг другу.
Сусликов робко протянул свою руку; учитель встряхнул ее и пустил в нос Сусликову струю дыма своей травы, от которого Сусликов закашлялся и продолжал кашлять видеть до своего жилища.
-- Ну что? -- в одно время предложили вопросы и Антон Сусликову, и Сусликов Антону.
-- Лежит и хрипит; так все время, -- ответил Антон.
Ольга лежала в своей недвижной позе, с отекшим лицом, раскрытыми глазами и глухо хрипела. Сусликов подошел к ней и поцеловал ее горячий лоб.
Потом отойдя от нее, он передал Антону результат своего путешествия.
-- Ну и ладно, -- чуть не весело оказал Антон: -- часам этак к трем я, значит, пойду и все устрою, а к вечеру и ты!
-- А Ольга?
-- Для нее я Никитку подговорил. Он обещал.
-- Боязно!
-- Так что поделаешь? -- ответил Антон. Сусликов опустил голову.
-- Да, что поделаешь? Надо жить, а жизнь требует борьбы со всякими лишениями и жертвами.
-- Отбери костюмы-то, -- сказал после молчания Сусликов: -- да программу составь!
-- Что программу! -- заговорил Антон, хватая и развязывая узел: -- я с колпаком выйду -- вертеть его, потом ты с шарами, потом я змеею, потом ты фокусом, я с пузырем, а там ты с огнем и баста!
-- Ну, так и отметь, -- равнодушно отметил Сусликов. Он сел подле Ольги и задумался. Антон стал отбирать костюмы. Он опростал чемоданчик и привычною рукою складывал туда все необходимое.
-- Твой костюм тут оставлю. Надень здесь и иди!
-- Ладно, -- машинально ответил Сусликов.
Антон суетился и волновался. Унылое сидение подле больной надоело ему.
Сусликов задумчиво сидел подле Ольги и почти не замечал суетившегося Антона.
Эти сборы всегда лежали на Ольге. С каким увлечением она исполняла это дело, как внимательно осматривала каждый костюм и быстро исправляла всякую неисправность!
А теперь она лежит больная, недвижная...
В комнате раздался лязг железа. Сусликов вздрогнул и обернулся. Антон собирал разбросанные им по полу шпаги.
-- Спрячь, спрячь, Бога ради! -- с мукой, в голосе прошептал Сусликов.
Это те шпаги, которые опускала в свое горло Ольга. Еще так недавно, неделю назад, она была на сцене в своем ярком, пестром костюме, а он стоял подле нее я держал в руке приготовленные шпаги. Это те шпаги, которыми она мечтала составить их общее благосостояние и которые теперь убивают ее насмерть.
Сусликов вспомнил, как в Нижнем ее осматривал доктор и говорил, что всякая горловая болезнь будет для нее смертельна.
Теперь она лежит больная, неподвижная, а завтра... завтра, может быть, будет уже холодным трупом.
Вот она жизнь бродячего артиста!..
Для себя голод, унижения; для всех любимых -- смерть!
-- Ну, готово! -- произнес Антон, выпрямляясь и расправляя уставшую спину, -- теперь поесть бы!..
XIII.
В шесть часов вечера Сусликов брел по непролазной грязи, направляясь к зданию городского училища.
Еще ни разу за всю скитальческую жизнь он не проклинал так свою горькую долю, как в этот ненастный вечер.
Он шел потешать людей из-за куска хлеба потешать в то время когда самое дорогое для него существо томилось в смертельной болезни.
Он один знал, что ему стояло расстаться с нею. Никого не было, когда он, припав головою к жесткой скамье, бился и стонал в безумной тоске и никто не слыхал его глухих рыданий.
Даже Ольга не очнулась от его стонов и только хриплым дыханием ответила на его молящие ласковые призывы...
Антон занял комнату учителя под уборную, снял с петель дверь и повесил вместо нее байковое учительское одеяло. В углу этой комнаты на раскрытом чемоданчике и двух табуретах он разложил все необходимые для представления принадлежности и с гордой торжественностью сидел в ожидании Сусликова в своем трико, бархатном корсаже и поясе, усыпанных золотыми блестками, сознавая, что он герой минуты.
Сознавали это и сидящие тут же доктор, учитель и кабатчик Селиванов. Учительский стол весь был заставлен бутылками водки, коньяку, пива и тарелками с закуской всякого рода, и вся эта благодать с ласковой предупредительностью предлагалась Антону радушными устроителями. Антон пил, лицо его краснело и речь начинала принимать все большие размеры хвастовства и наглости.
-- Против меня никто так долго на руках устоять не может! Я могу час выстоять и хоть бы что! У другого сейчас голова затечет! -- говорил он, смелым взглядом окидывая слушателя.