-- За этим дело не станет!
-- Третий, самовар будет. У меня по пятаку, -- стал быстро высчитывать Аверьян: -- шти на троих...
-- На двоих!
-- Тогда десять копеек, хлеба на три. Десять яиц -- гривенник. Время тяжелое теперь. Да за горницу тридцать копеек и вперед беспременно. Ты сколько проживешь?
Сусликов старался казаться равнодушным. У него было целых два рубля и он чувствовал, что может выдержать роль.
-- Суток трое.
-- Ну, значит девяносто копеек, да за еду с самоварами двадцать восемь. Всего рупь восемнадцать.
-- Получай! -- бойко ответил Сусликов, вынимая две бумажки, и прибавил: -- только дело бы лучше было, коли перед отъездом и расчет: а то собьешься.
-- Не бойсь, считать умеем! -- сказал Аверьян, поднимаясь с лавки и доставая сдачи, -- знаем мы: до отъезда!
Мужики с любопытством уставились на Сусликова.
-- Этот и есть? -- спросил рыжебородый.
-- Он самый! -- ответил Аверьян. -- Иди, иди, -- сказал он Сусликову: -- я пришлю.
Сусликов взял сдачи и пошел.
В его кармане звенело восемьдесят две копейки, но он сознавал, что поразил Аверьяна и внушил ему к себе уважение.
-- Сейчас и поесть принесут и самовар дадут! -- ласково сказал он Ольге, подходя к ней.
Антон очнулся от дремоты и поднял голову.
-- И мне есть, -- проговорил он хрипло.
VII.
Словно в смутном сне, тоскливо и вяло закончился хмурый день. Ольга приняла лекарства и забылась сном. Антон в углу, подле табуретки, сполз на пол и храпел на всю комнату. Истомленный бессонницей ночью и волнениями дня, Сусликов загасил огонь, разостлал на полу свое пальто и едва приткнулся головою к узлу с костюмами, заменявшему ему подушку, как тотчас заснул.
Он не мог разобрать, долго ли он спал, только он вдруг проснулся и в каком-то паническом страхе сел на полу, позабыв про сон и усталость. Ольга опять металась и бредила.
В комнате было темно, с левой стороны раздавался густой храп пьяного Антона, а с правой -- тревожный, хриплый бред больной Ольги, перемешанный со стоном.
-- Миша, золотой мой, не бросай меня! Возьми! -- умоляла она, хрипя и стоная; потом вдруг голос ее становился веселым и она говорила: -- смотри, вот и я выучилась. И совсем не больно! Кровь? Это пустяки, немного!
Среди непроглядной тьмы и ночного безмолвия зловеще раздавался ее голос, и Сусликов замирал от непонятного страха. Наконец, он не выдержал и вскочил на ноги.
-- Ольга, Оля! -- зашептал он тревожно, стараясь ощупью найти ее руки.
Он нашел их и, когда сжал, ему показалось, что он взял в руки раскаленные камни.
-- Оля, милая, проснись! -- шептал он, дрожа всеми членами. Она стала бороться; потом вдруг очнулась.
-- А, что? Это ты, Миша? -- прошептала она.
-- Я, моя милая, я! Ты бредила, я испугался. Тебе худо? -- он ощупью нашел ее лицо, лоб. Они пылали огнем.
-- Пить, -- прошептала Ольга.
-- Сейчас, Оля! В минуту! Он отошел от нее, стал шарить спички, зажег лампу и нацедил для Ольги веды из остывшего самовара.
-- На, выпей, -- подошел он к ней со стаканом. -- Я тебе и лекарства дам, а потом натру. Хорошо?..
Она слабо кивнула головою. Для него опять началась бессонная, полная тревоги ночь. Он нашел бутылку с остатками водки, разогрел ее и, как в прошлую ночь, натер ею Ольгу; потом закутал ее и прикрыл своим пиджаком, а сверху пальто.
Ольга то металась и бредила, то приходила в себя, то впадала в забытье, которое Сусликов принимал за сон.
-- Бей, бей -- кричала Ольга: все равно я не пойду гулять, чтобы достать тебе водки...
-- Миша, ты тут? -- очнувшись звала она Сусликова: -- посиди со мною, я видела страшный сон.
Сусликов брал ее руку, гладил ее по воспаленной голове и дрожащим от волнения голосом успокаивал ее.
Лампа слабо горела и освещала унылую комнату. Запрокинув голову, разбросав руки и согнув в коленях ноги, Антон спал мертвым, свинцовым сном.
Сусликов сидел у Ольги в головах на табуретке, согнувшись, точно на его плечи легла огромная тяжесть, вздрагивая и ежась от холода и страха.
Горькая бесталанная жизнь! Жизнь, отданная на потеху людям!.. Голод, холод, всевозможные лишения... травля, издевательства и глумления... за что?..
Люди беспощадны к тем, кто льстит их сытому тщеславию... но Сусликов и не думал об этом. Все его мысли были заняты болезнью Ольги. Он любил ее так, как только способна любить истасканная душа бродяги-фокусника.
Она была для него и любимой женой, и помощницей, и добрым товарищем. Без нее он давно бы сгинул в каком-нибудь кабаке в пьяной драке. Разве мало встретил он на своем пути женщин? Пьянство, разврат, ссоры и драки: и так со всеми. А с этой... едва он встретился с ней, как что-то сильное осветило его душу, он почувствовал в себе уверенность, и содержатель балагана тотчас прибавил ему 10 рублей жалованья.