— Спасибо, я постараюсь, — голос прозвучал ласково, словно лицемерная опека меня действительно тронула. Губы изогнулись в лучезарной улыбке, подчиняясь амулету. А мне казалось, что под влиянием медальона и в обществе Стратега я каждый час познаю новые грани и оттенки ненависти.
Дор-Марвэн просиял и отвел меня к столам с закусками, благо танец закончился. Отчим оставил меня в обществе пожилых фрейлин и госпожи эр Гарди, с которой разговаривал так, будто вчерашней ссоры не было, словно не замечал окаменевшего лица женщины, неприязненно поджатых губ и неодобрительных взглядов. Непринужденно раскланявшись с дамами, регент ушел.
— Его Сиятельство несколько странно ведет себя последнее время, — искоса поглядывая на меня, заметила госпожа эр Гарди.
— Он так же мил и предупредителен, как и всегда, — ответил распоряжавшийся мной амулет.
— Ваше Высочество, — нахмурившаяся фрейлина, казалось, едва сдерживала раздражение, — Вы знаете, что вчера господин регент велел дамам следить за Вами и докладывать ему о каждом Вашем шаге?
— Я думаю, его слова были неправильно поняты. Его Сиятельство очень беспокоится обо мне.
Не знаю, что сыграло главную роль. Моя совершенная невозмутимость или напускное недоумение нападками фрейлины. Но собеседница изменилась, словно ее окатили ледяной водой.
— Разумеется, Вы правы, — пробормотала женщина осипшим голосом. — Мне и в голову не пришло, что мы могли неверно истолковать слова господина регента.
— Рада, что этому недоразумению нашлось хорошее объяснение, — улыбнувшись на прощание несостоявшейся осведомительнице, пожелала ей хорошего вечера и ушла к Брэму.
Брат разговаривал с добродушным на вид толстяком, оказавшимся муожским послом. В отличие от своих предшественников, граф Кивро не пытался покорить лестью. Что в моих глазах уже было плюсом вельможе. Он оказался приятным собеседником, не обделенным чувством юмора. И я сожалела о прерванном разговоре, когда очередной кавалер пришел напомнить об обещанном ему танце.
Своего партнера я не слушала, хотя, разумеется, изображала заинтересованность. Думала о Воларе, которого отчим желал видеть моим мужем. Граф Кивро сказал, что отправил князю почтового голубя с приглашением. Значит, можно было рассчитывать на появление Волара в Ольфенбахе через десять дней, самое большее, через две недели. Как вести себя с женихом, я даже смутно не представляла. Мысль о близости с ним пугала, а предательница-память возвращала меня в июньское утро, в Солом, в объятия Ромэра… Как ни странно, теперь это воспоминание не смущало…
Праздник, к сожалению, закончился поздно. Но внешне усталость для меня словно не существовала. Пустоголовая кукла, в которую превратил меня медальон, исполняла волю отчима. А по его представлениям красавица-принцесса должна была танцевать и веселиться, словно в последний раз в жизни. Так же регент считал, что идеальная дочь, возвращенная в замок стараниями любящего отчима, обязана везде и всюду с нежностью и благодарностью отзываться о своем освободителе. После заседания Совета и разговора с Брэмом сил сопротивляться амулету у меня не было. И потому мое поведение полностью соответствовало представлениям Стратега.
Медальон настолько хорошо справлялся со своей задачей, что даже Брэм, пригласивший меня на один из последних танцев, задумчиво заметил:
— Ты кажешься очень счастливой… Я даже вспомнить не могу, когда последний раз видел тебя такой.
— Но я действительно счастлива, — чуть недоуменно улыбнувшись, сказала я.
— Нет, — тряхнул головой Брэм. — Нет… Для искреннего счастья ты слишком счастлива, — не дав мне возможности возразить, брат поспешно поменял тему: — Но не будем больше об этом. Ты заметила, что господин Ирсье с тебя целый вечер глаз не сводит и все время делает пометки? Думаю, скоро появится твой портрет. И это к лучшему, последний старый. Сколько ему? Лет пять? Ты, конечно, все еще узнаваема, но на ту девчонку больше не похожа.
— Я не люблю позировать, — правдиво ответила я.
— Ирсье знает. Наверное, поэтому старается сделать как можно больше эскизов сегодня. Когда я проходил мимо него, заметил с десяток листов с зарисовками, — кивком указав в сторону придворного художника, сидевшего у одного из столов, заметил Брэм. — Судя по всему, Ирсье нравится рисовать движение. Почти на всех картинках ты изображена в танце.
— Это несколько не соответствует моим представлениям о портрете, — я заинтересовалась таким подходом художника. Даже подумала, что картина наверняка нашла бы подражателей.