«Недолго» по меркам художника — это три часа. Ничего другого я и не ожидала, но о времени, проведенном в мастерской, не жалела. Ирсье был немногословен, часто пыхал трубкой и улыбался. Единственная тема, которую он затронул кроме портрета, мне импонировала. Выяснилось, что Жак, тринадцатилетний мальчик, живущий в доме художника, не сын ему. А ученик. Причем попал он сюда из приюта, который после моего исчезновения опекала баронесса Лирон, руководившая другими дамами. Ирсье нахваливал талантливого парня, а я радовалась тому, что хоть что-то полезное сделала в жизни.
— Благодарю, Ваше Высочество, за то, что согласились позировать. Мне не выпадала подобная честь уже четыре с половиной года, — посетовал на прощание Ирсье.
Мне вдруг в голову пришел один вопрос, который немедленно художнику и задала:
— Вы не знаете, какой портрет послали князю в Муож?
Всерьез думать, что женихи все это время любовались изображением четырнадцатилетней девочки, не получалось.
— Конечно, знаю, Ваше Высочество, — в голосе Ирсье проявилась обида. — Тот, который я нарисовал. И это одна из немногих картин, за которые мне стыдно.
— Вы меня уже заинтриговали, — я не скрывала удивления. — Мне бы хотелось взглянуть, если у Вас сохранилась копия.
— У меня сохранился оригинал, — несколько угрюмо ответил художник. — Но ни его, ни копию ничто не спасет.
С этими словами он подошел к стоящим у стены готовым картинам и, выбрав нужную, установил ее на мольберт. Я с любопытством разглядывала полотно и не могла понять причины недовольства Ирсье. Мне картина нравилась, казалась очень жизненной, настоящей. Художник застал меня в парке, в беседке, увитой диким виноградом. Краски его ярких осенних листьев были намеренно приглушены, чтобы не отвлекать внимание от моего изображения. Красиво уложенные темные волосы, спокойное лицо, не обремененное неестественной, но такой желательной для портретов улыбкой. Художник верно передал изгиб бровей, форму губ, не забыл и маленький шрам над левой бровью. Умело, мастерски показанная игра света и теней подчеркивала черты лица, изящные украшения и богатое шитье на платье. Девушка на картине казалась живой, дышащей.
— Я искренне не понимаю, почему Вы недовольны этим шедевром, — глядя на понурого художника, спросила я.
— Вы очень добры, Выше Высочество, но не стоит меня утешать, — вздохнул Ирсье. — Я прекрасно знаю, что думают об этом портрете окружающие. «Ирсье не смог передать выражение глаз. Поэтому изобразил Ее Высочество читающей».
В голосе художника слышались горечь и обида. Не думала, что мое нежелание терять время на позирование может столь сильно ранить человека.
— Мне очень нравится эта картина, — заверила я. — Если Вам не говорили, то знайте, обоим муожским князьям портрет понравился. Я бы хотела видеть его у себя в покоях. В качестве платы за картину, согласна позировать не только завтра, но и еще пару дней.
Художник просиял и, поспешно поклонившись, принялся благодарить меня.
После уединенного обеда в башне я надолго осталась одна. Пару часов убила в попытках написать Брэму письмо, таким способом рассказать ему правду. Стоит ли говорить, что старания были тщетными? Карандаши выскальзывали из пальцев, перо роняло огромные пятна, руки дрожали, превращая каллиграфический почерк в ужасные нечитаемые каракули. К тому же за попытки написать письмо брату периат безволия наказал меня сильнейшей головной болью. Опять шла носом кровь, но, к счастью, этому не было свидетелей.
Ужин с Брэмом не принес утешения. Брат немного говорил о политике, рассказывал об эр Сорэне, парой слов обмолвился о Леску. Я надеялась, что в разговоре промелькнут хоть какие-нибудь новости Арданга. Ведь Ромэр собирался вскоре после моего отъезда переходить к действиям. С той поры прошло уже почти две недели, а сведений все не было. Не было даже слухов, а это настораживало. Потому что барды и сказители Арданга очень давно разнесли по стране истории о возвращении короля. И я не могла понять, по какой причине ни одна из песен, ни один из сказов до сих пор не достигли ушей короля и его приближенных. Казалось, стоит Брэму узнать об ангеле-шаролезке, вспомнить мою просьбу называть Арданг Ардангом и забыть неправильное название, брат понял бы, где я была на самом деле, что сбежала сама. Казалось, стоит Брэму сделать эти несложные выводы, он начнет искать причины моей лжи, дословного повторения историй отчима, навязчивых попыток выгораживать Стратега. Казалось, тогда он обязательно заметит у меня тот же медальон, что убил маму. Казалось, тогда я буду спасена.