— Мне очень нравится, — заверила я. — Прекрасный рисунок. Господин Ирсье не зря взял тебя в ученики. У тебя есть талант.
Мальчик покраснел еще гуще, хотя, казалось, дальше было некуда. Заинтересованный Ирсье подошел ближе, видно, ему Жак рисунок не показывал.
В отличие от других, этот рисунок был выполнен углем и показывал меня такой, какой я видела себя в зеркале. Мое лицо было прорисовано с любовью к деталям, но картина все равно казалась легкой. Возможно, из-за того, что Жаку удалось передать выражение моих глаз. Решительность, некоторая строгость, сочувствие, но в глубине все же угадывалась улыбка. Теплая и светлая.
Было невыразимо приятно знать, что окружающие видели меня такой. И, сдерживая неуместные слезы, надеялась, что Ирсье так же удалось поймать это выражение и задержать его на полотнах.
— Это чудесно, Жак. Я тебе очень благодарна за портрет, — стараясь улыбнуться, поблагодарила я.
— Я рад, что Вам понравилось, Ваше Высочество, — собрав все свое самообладание, сказал Жак. — Это единственный способ Вас хоть как-то отблагодарить.
Я не нашлась с ответом. Но он и не требовался.
На мольбертах Ирсье стояли четыре картины. Две из них были еще незакончены. Не хватало фона, деталей одежды, но общая идея была ясна. Первая картина ожидаемо оказалась портретом, для которого я позировала. Вторая, несмотря на просьбу Брэма, изображала Дор-Марвэна и меня в танце. Заметив мое легкое неодобрение, Ирсье тут же сказал, что это полотно исключительно для него, он никому не станет его показывать. И объяснил причину, по которой на мольбертах стояли два парных портрета, изображавших маму и отчима.
— Понимаете, после смерти Ее Величества уговорить господина регента позировать невозможно. Поэтому пришлось обратиться к прошлым портретам, чтобы правильно изобразить его лицо, — пожав плечом, сказал Ирсье.
Что ж, каждое из этих полотен было прекрасно по-своему. Но больше всего меня поразили взгляды, которым художник уделял так много внимания. На двух ранних портретах отчим выглядел счастливым, уверенным в себе. Он знал, что все делает правильно, и даже тень сомнения не омрачала его мысли. На новой картине самоуверенность Стратега выглядела наигранной, неестественной. И это ощущение почти неуловимо подчеркивала поза.
А вот наши с мамой взгляды были… одинаковыми. Живые, цепкие, внимательные. Но лишенные самого главного. Надежды.
Рядом с этими картинами мне стало жутко, пробрало холодом. С трудом отвела взгляд от маминого лица, от родных карих глаз, от витой золотой цепочки, украшавшей шею королевы. Посмотрела на свое изображение. Ирсье удался портрет. Мастер сумел передать и спокойствие, и величественность, и намек на улыбку в уголках рта. Почему-то была уверена, что, даже нарисовав такую же цепочку амулета, Ирсье не придал этому совпадению никакого значения. А глянув на портрет, нарисованный Жаком, вдруг поняла, что надежды у меня действительно нет. Никто не замечал изменений, произошедших с мамой. Никто не обратит внимания на разницу и теперь.
В тот момент я поняла, что надежда на то, что кто-нибудь что-либо почувствует, беспочвенна.
Тогда мне больше всего хотелось даже не кричать о медальоне, а уничтожить изображения отчима. Словно таким образом возможно было убить Стратега. Но я хвалила картины, делала заслуженные комплименты таланту художника и заверяла в готовности позировать снова.
Вернувшись в башню, послала приглашения баронессе Лирон и другим дамам, которые занимались делами приюта. Судя по всему, дамы прекрасно справлялись, и я ни в коем случае не собиралась вмешиваться. Лишь хотела поблагодарить за то, что не бросили детей. Вышла в город, купила женщинам подарки, пытаясь не называть их даже про себя прощальными. Гулять по Ольфенбаху не стала, хоть вначале и собиралась. Трудно получать удовольствие от прогулки, если трое охранников привлекают такое внимание, что вокруг мгновенно собирается толпа.
В тот вечер отчим снова меня удивил. Осознав, что семейные ужины прекрасно существуют без него, он просто пришел ко мне в башню раньше Брэма. И я не могла не впустить.
— Я думал, ты будешь больше стараться, — с разочарованием начал Стратег.
— Больше стараться?
— Конечно. Ты не помогаешь мне налаживать отношения с Брэмом, — с ненавистью выдохнул отчим. — Это ли не обязанность любящей дочери и сестры, хранить мир в семье?
Я промолчала, а Дор-Марвэн, меряя шагами комнату, распекал меня за то, что недостаточно интересовалась им, его жизнью, его проблемами. Главной проблемой, по-прежнему, был Брэм, не желавший мириться.