Весь день шел дождь. Тяжелые свинцовые тучи висели над городом, цепляясь за шпили церквей и флюгеры домов. Перехлестывая через желоба, бурными реками с крыш сбегала вода. Немногочисленные прохожие, пытавшиеся укрыться от дождя под карнизами и балконами, ходили почти по колено в воде. Разумеется, в тот день мы никуда не поехали. Мы же не хотели, чтобы наше путешествие выглядело бегством. Я радовалась возможности отдохнуть. Все-таки десять дней пешего перехода мне, комнатному цветку, привыкшему к заботе и удобствам, дались нелегко. И к новым свершениям я была еще не готова.
Арданга вынужденная задержка тоже не огорчила. Я замечала, что его эйфория от освобождения постепенно блекла, сменяясь усталостью. Ромэр вымотался за эти дни, но была готова поклясться, что он бы об этом никогда не сказал. И я благодарила дождь за столь необходимую нам обоим передышку. Потому что жаловаться на усталость мне бы и в голову не пришло, просто терпела бы. А Ромэра, которому после стольких лет заключения пришлось преодолеть пешком такой долгий путь, мне было жаль.
Мы долго, не спеша завтракали в большом зале «Лунного оленя» вместе с другими постояльцами, приехавшими на ярмарку. Из нашего угла я с любопытством наблюдала за пожилой семейной парой, вполголоса обсуждавшей список покупок, за молодым мужчиной, пытавшимся угомонить бегающего по залу ребенка.
За соседним столом расположились двое торговцев, тихо жаловавшихся друг другу на полощущий за окном дождь, на пропущенный торговый день. Их голоса сплетались в бесконечный мелодичный поток, в котором, вначале почему-то с трудом ориентировалась. Потребовалось некоторое время, прежде чем удалось уловить нить разговора, но, наверное, из-за акцента торговцев часть слов от меня все равно ускользала. Разморенная теплом, обильной едой и журчанием низких голосов за соседним столом я задремывала. Посмотрела на спутника, хотела предложить подняться в номер. И в который раз за время нашего знакомства промолчала. Ромэр, сидевший рядом, мечтательно прикрыл глаза и небольшими глотками отпивал чай из чашки, глядя в сторону купцов. И только в этот момент я поняла, что торговцы говорили на своем родном языке. На ардангском.
Я хорошо знала ардангский, муожский и похожий на родной верейский. Отец всегда поощрял мой интерес к языкам, повторял: «жизненно важно знать, что говорят в глаза и за глаза союзники и враги». Мама щедро платила учителям. Но, как я позже поняла, богатые оклады были в некоторой степени платой за молчание. Мама считала, дипломатам ни к чему знать, что юная принцесса и без переводчика понимает значительно больше, чем им хочется. Отчим поддерживал маму, просил об увлечении языками не рассказывать, «не портить сюрприз господам послам». Стратег довольно часто привозил мне в подарок книги на других языках, чаще всего на ардангском. Говорил, что принцесса не может позволить себе роскошь надеяться на правильность перевода, ей необходимо знать, о чем шепчутся покоренные. И часто ставил меня в пример Брэму, всегда предпочитавшему математику и военное дело языкам. На это брат со свойственной ему беспечностью отвечал, что на случай общения с послами у него всегда будет рядом сестра… В его возрасте я тоже была такой. Даже мысли не допускала, что с родными может что-нибудь случиться.
Торговцы закончили завтракать и ушли в комнаты на первом этаже. Ромэр задумчиво смотрел поверх чашки прямо перед собой. Он изменился, как тогда в ночь побега. Показался чужим и далеким, решительным и ожесточенным. Догадывалась, он думает об Арданге, о предателе, о Стратеге. Если в начале пути я по глупости пыталась отвлечь Ромэра, то теперь желания навязываться, — уверена, именно так мои попытки разрядить обстановку и расценивались, — не было совершенно. Так что просто ждала, когда он допьет свой чай и предложит подняться обратно в комнату.
Ромэр, как всегда галантно, распахнул передо мной дверь в наш номер. Я кивком поблагодарила его и, пройдя между комодом и кроватью, села на стул у окна. В комнате было тепло и уютно, дождь тихо постукивал по стеклу, снизу доносились приглушенные голоса.