Я могла бы сказать, что когда пленника клеймили, он не кричал тем жутким нечеловеческим криком, который я часто слышала во сне. Но невозможно не кричать от боли, когда на груди выжигают огромные буквы. Так же, как невозможно потом не потерять сознание.
Не знаю, почему я не кричала вместе с ним. Не знаю, почему не упала там в обморок, когда к ужасному запаху добавился смрад горелой плоти. Я помню смех отчима и презрительное хмыканье колдуна. И уж совсем неприличный гогот стражников, когда Дор-Марвэн, видимо, откинув голову пленника за волосы, склонился к нему и бросил в лицо «Щенок». Я была в таком ужасе от увиденного, даже не удивилась тому, что совершенно все стражники, все четверо, последовали за своим командиром, не оставив никакой охраны в том страшном подземелье. Они просто вышли и заперли снаружи дверь.
Я как во сне, как в бреду прошла до конца левого ответвления хода. На ощупь нашла в кладке отличающийся камень. Нажав на него, услышала звук открывающегося лаза и, проскользнув в щель, оказалась в коридоре. Совершенно не представляя, что делаю, что буду делать, если меня здесь увидят, я подошла к пленнику, на груди которого горело слово «РАБ», и замерла изваянием.
Он был в сознании, но близок к беспамятству. Поднял на меня мутный от боли взгляд серо-голубых глаз и прошелестел: «Воды». Я была уверена, я знала, что отчима и стражников он никогда не попросил бы. Бросилась к кувшину, стоящему у двери. Хорошо, что догадалась вначале попробовать. Это была соленая вода, придумать, зачем она там нужна, я не смогла. Выскочила из камеры, вспомнив, что в соседней комнате видела еще один кувшин. К счастью, та вода была пресная. Я напоила пленника с помощью какой-то плошки. Он пил с такой жадностью, словно воды ему не давали несколько дней. Честно говоря, это меня не удивило бы. Когда вода в кувшине закончилась, человек снова поднял на меня серо-голубые глаза, потом часто являвшиеся мне в кошмарах, и, пробормотав что-то похожее на «Благодарю, ангел», потерял сознание.
Вернув всю посуду на место, протиснулась в щель хода, подобрала светильник и, крадучись, возвратилась к себе в комнату.
Все это время я молилась за пленника. Молитва была странной.
Я очень желала ему умереть той ночью.
Когда стянула костюм для верховой езды, в котором лазила обследовать ход, и надела сорочку, вдруг подумала, что одежда ужасно воняет. Перед глазами мелькнули картины прошедших часов. Меня вырвало, и еще долго выкручивало наизнанку, живот болел, меня трясло, я рыдала и билась в истерике, перебудила весь замок. И проболела после этой ночной вылазки неделю.
Первое время я пыталась все забыть, считать, что у меня был жар, а вся история с пленником — горячечный бред. Ведь я же болела. Да и увиденное не укладывалось в голове. У меня сложилось об отчиме совершенно другое мнение. Дор-Марвэн был спокойным, улыбчивым, любил пошутить. Совершенно объективно я могла сказать, что отчим, красивый, умный мужчина, делал маму счастливой. Мама с ним просто цвела. Брэм был от него без ума… Да и я привыкла им восхищаться. Отчим не производил впечатления помешанного изверга.
Но забыть этот кошмар не получалось. Я каждую ночь видела мутные от боли глаза и слышала крик пленника. Через несколько недель решилась снова проверить ход, рассудив, что хуже вряд ли будет. К сожалению, все оказалось на месте. И ход, и коридор, и освещенная чадящими факелами комната… И пленник. Он лежал на голом полу в дальнем углу камеры и, казалось, спал. Я не осмелилась выходить из секретного хода и проверять. Не знаю, чего ждала, но простояла там, по меньшей мере, час. К счастью, гостей у пленника в ту ночь не было.
Дор-Марвэн, прославленный полководец, Великий стратег, стал самым большим разочарованием моей жизни. Находиться рядом с отчимом дольше нескольких минут стало для меня практически непосильной задачей. Разговаривать с ним, даже слушать его голос — немыслимо. Общаться с колдуном меня никто не заставлял, он же не был мужем моей мамы, так что от него я, не обращая внимания на недовольство отчима, просто шарахалась. Ни Стратег, ни его друг даже не догадывались о причинах изменения моего поведения. Казалось, такая ситуация беспокоила и огорчала Дор-Марвэна вполне искренне. Иначе, зачем бы он просил маму поговорить со мной.