– Летиция, ты опять забыла ключи от машины? – щебечет она, все еще занятая перестановкой в шкафу.
Я делаю шаг вперед, капая кровью на пол.
– Вовсе нет.
Рука тигренка застывает на полпути к полке. Она медленно оборачивается, и ее глаза широко раскрываются
– Ты! Что ты здесь делаешь... О боже мой!
– Мне нужна... помощь, – бормочу я, пока она разглядывает мою руку. Мой голос звучит странно не из-за лжи, просто за свои двадцать девять лет я никогда никого не просил о помощи.
Она несколько раз моргает, наконец выходя из кратковременного оцепенения, затем бросается в ближайший смотровой кабинет и начинает выдвигать ящики.
– Ты же понимаешь, что это ветеринарная клиника, а не отделение скорой помощи? – спрашивает она, беря пульверизатор со стерильной водой. – Иди сюда.
Я сажусь на табурет на колесиках рядом с металлическим столом, прикрепленным к стене. Тем временем моя девочка носится по комнате и что-то ищет. Ее лицо ничего не выражает, она кажется спокойной и собранной, но открывает один и тот же ящик больше трех раз.
– Мне нужно наложить несколько швов, – говорю я, кладя руку на стол из нержавеющей стали.
Она поворачивается ко мне, ее глаза становятся огромными, как блюдца, а к груди прижимает бинты.
– Что? Нет, это исключено. – Она смотрит на мое предплечье. – Черт. Я позвоню Летиции, может, она вернется.
– Ты никому не станешь звонить, тигренок.
– Но я все же позвоню. В последний раз, когда я практиковалась накладывать швы, бедняге Тодду стало плохо.
Я тут же напрягаюсь, внутри закипает едва сдерживаемая ярость. Кто, черт возьми, этот Тодд? Друг? Ее парень?
– И где сейчас этот Тодд?
– Дома, спрятан в чемодане под кроватью. – Она встает передо мной и смотрит на мою руку. – Мне действительно лучше этого не делать.
Она убила парня и запихнула его в чемодан? Укладывать тело в чемодан — это настоящая головная боль, знаю это по опыту. Сначала нужно сломать руки и ноги по всем суставам. В зависимости от размера чемодана, возможно, придется перебить и горло. Я прищуриваюсь и наблюдаю, как она методично вытирает кровь с пореза. А как насчет запаха? Трупы начинают вонять через сутки.
– Как долго... Тодд у тебя под кроватью? – спрашиваю, пока она обрабатывает порез обезболивающим спреем.
– Хм, десять, может, двенадцать лет. Ты меня отвлекаешь.
Двенадцать лет? Видимо, она начала рано. Даже раньше меня. Первый раз я убил в восемь лет.
– Не очень разумно держать его там все это время. Тебе следовало избавиться от него сразу, тигренок.
– Я сентиментальна. К тому же не хотела разлучать Тодда с его приятелями. Мне нравится время от времени вытаскивать их всех. – Она глубоко вдыхает и берет иголку с ниткой. – Итак, начнем.
– Их всех? Сколько же их у тебя под кроватью?
– Кроме Тодда? Может, еще пять или шесть. – Игла вонзается мне в кожу. – Пожалуйста, помолчи, я не могу сосредоточиться? У меня не получается зашивать тебя и одновременно рассказывать о своих плюшках.
– Что такое плюшки?
– Мягкие игрушки. Пожалуйста, перестань болтать.
Игрушки? Я снова прокручиваю в голове весь наш разговор. Да, теперь в нем больше смысла.
Я наблюдаю за моим тигренком, пока она зашивает мою руку. Ее лицо мертвенно бледное, а нижняя губа покраснела от постоянного прикусывания. На ней джинсы и простая темно-синяя футболка, но даже в этом наряде она выглядит утонченной. У нее маленькие и изящные руки, а длинные ногти накрашены красным лаком. Они не похожи на руки, которые привыкли зашивать раны или работать с животными. Я снова поднимаю глаза на ее лицо, оно кажется еще бледнее, чем несколько минут назад. Ее янтарные глаза миндалевидной формы, обрамленные длинными темными ресницами, широко раскрыты, она сосредоточена на своей задаче. Волнистые темно-русые пряди, напоминающие мне жидкий мед, обрамляют ее ангельское личико, и мои пальцы так и чешутся коснуться их. Но этого никогда не произойдет.
Есть поговорка о «руках по локоть в крови», и она точно характеризует подобных мне людей. Однако в моем случае это стало верно задолго до моего совершеннолетия в глазах закона. Сейчас? Теперь я настолько погряз в крови и смерти, что их вонь навсегда въелась в мои ноздри. Я не осмелюсь прикоснуться своими грязными руками к чему-то столь чистому и невинному как она, даже чтобы потрогать ее волосы. Для меня она как драгоценная картина в музее, открытая для обозрения, но отмеченная медной табличкой, предупреждающей «Не трогать».
Я снова смотрю на ее губы и замечаю, что она что-то бормочет себе под нос.
– Не падай в обморок. Не падай в обморок. Черт, я забыла надеть перчатки. – Ее голос едва слышен, но я все равно улавливаю в нем истерические нотки. – Не падай в обморок. Только, черт возьми, не падай в обморок.
– Ты раньше не зашивала раны?
– Нет. Я только видела, как Летиция делала это несколько раз. – Она завязывает нитку и поднимает глаза, встречаясь со мной взглядом. – С собаками и кошками. Не с людьми. Почему ты пришел сюда, а не в больницу?
– Сюда было ближе.
Она качает головой и продолжает накладывать швы.
– Что с тобой случилось?
– На меня напал бездомный.
Я ловлю ее взгляд, на этот раз в сочетании с приподнятой бровью. Она мне не верит. Но это правда. Помимо квартиры в Нью-Йорке, у меня есть еще несколько по всему США, где останавливаюсь в перерывах между работой. Но ни в одной из них я не чувствую себя дома. И всегда так было. Думаю, это делает меня в некотором смысле «бездомным».
Тигренок делает очередной шов, осторожно придерживая кожу пальцами. Когда она прокалывает мою кожу, ее мышцы сжимаются, отчего сухожилия на руках выступают наружу. Это из-за отвратительного вида раны?
– Прости, – шепчет она. – У меня не получается. Наверное, тебе чертовски больно.
Я не шевелюсь. Мы с болью были близкими друзьями большую часть моей жизни. Я научился не обращать на нее внимания. Ее беспокойство о моем самочувствии из-за укола иглы так странно.
Чтобы закрыть порез, требуется всего двадцать два шва. Они получились неровные и неаккуратные, но мне все равно. На все про все ушло не более десяти минут. Мне следовало сделать более длинный разрез.
Тигренок убирает иглу и выдыхает:
– Мне надо выпить.
– Ты уже достаточно взрослая, чтобы пить?
Она встречается со мной взглядом и слегка наклоняется вперед.
– Не помню, чтобы ты спрашивал, сколько мне лет, когда настаивал, чтобы я зашила тебя.
– Ну на это точно нет ограничений по возрасту.
– Умный засранец. – Она слегка улыбается. – У нас тут вроде были листовки с инструкцией по уходу за ранами. Они касаются животных, но все равно не забудь их прочитать. Я бы также предложила тебе электронный ошейник, но вряд ли у нас есть твоего размера.
– Что такое электронный ошейник?
– Их носят пациенты ветеринарных клиник. – Ее улыбка становится шире, и, наблюдая, как она озаряет ее лицо, я словно снова смотрю на одну из тех сияющих звезд.
Я беру ее правую руку и медленно подношу к своим губам. Она втягивает воздух, но не отдергивает руку. Мои губы касаются кончиков ее пальцев, и ощущаю вкус крови. Она выглядит такой невинной и чистой. Что, черт возьми, я делаю? Мой план состоял в том, чтобы просто проведать ее и вернуться, как только удостоверюсь, что с ней все в порядке. В него не входило разрезать себе предплечье только для того, чтобы снова с ней поговорить. Или думать о том, чтобы повторить это завтра. И послезавтра.