Не только на его лице, но и на теле были шрамы. На левом предплечье виднелся пятидюймовый шрам – видимо, старая ножевая рана. На животе и груди также есть несколько небольших отметин. Та что круглой формы на его плече возле правой ключицы определенно осталась от пули.
Он заканчивает перевязку и встаёт со стола, и снова мне приходится запрокидывать голову, чтобы встретиться с ним глазами.
– В следующий раз, когда наткнешься на человека с огнестрельным ранением, ты либо убежишь, либо его убьешь. – Его лицо оказывается всего в нескольких дюймах от моего, и темная прядь волос касается моей щеки. – Поняла, тигренок?
– Да, – отвечаю шепотом.
Он берет свою испачканную рубашку, затем тянется за моим шелковым шарфом на столе и засовывает его в карман своих брюк. И, прихрамывая, идет к двери.
– И никакого «спасибо, что спасла мою жизнь»? – бормочу я.
Мой таинственный незнакомец останавливается и отвечает, даже не обернувшись:
– Ты же все еще жива?
– Да. И что?
– Это и есть моё тебе спасибо, тигрёнок.
Звон колокольчика над дверью возвещает о его уходе.
Я смотрю на свою руку. Еще не прошло покалывание в том месте, где его губы коснулись кончиков моих пальцев. Это был поцелуй? Я стою посреди операционной и гляжу на свою руку почти пять минут. Когда наконец прихожу в себя, бегу к двери, боясь найти длинноволосого парня лежащим на парковке.
Но на улице никого нет. Я напрасно ищу взглядом высокую фигуру. По пустынной улице катится скомканная газета, подхваченная порывом ветра. Мусорный бак в соседнем квартале задребезжал, когда бездомный кот запрыгнул на его крышку, а затем перепрыгнул на балкон. Но незнакомца нигде не видно. Словно он просто... исчез.
Я достаю телефон из заднего кармана и принимаюсь читать новости. На экране мелькают несколько статей с крупными заголовками. Все они о стрельбе, которая произошла сегодня вечером, всего в пяти кварталах отсюда. Я нажимаю на самую последнюю и просматриваю текст. По данным полиции, девять жертв. Известный магнат недвижимости и сотрудники его службы безопасности. Репортер опросил жителей близлежащих домов, но никто ничего не видел и не слышал. Единственная возможная зацепка была получена от женщины, работавшей в ночную смену в ближайшем ломбарде. Она видела мужчину, направлявшегося к недостроенному комплексу, где произошла стрельба. К сожалению, она не разглядела его лица, только спину и длинные волосы, заплетенные в косу.
Глава 2
Нера
– Как дела на твоей работе? Расскажешь что-нибудь интересное? – спрашивает отец обычным добродушным тоном во время ужина, но Нунций Веронезе, дон бостонской коза ностры, никогда ничего не говорит и не делает без причины.
Кусок брокколи чуть не застревает у меня в горле, потому что на долю секунды мне кажется, что он каким-то образом узнал о моей встрече с длинноволосым незнакомцем на прошлой неделе.
– Эм... Все здорово, пап. – Я сглатываю. – Да ничего особо не происходит на работе. Все как обычно. Но на днях один мальчик принес тарантула.
– Боже. – Он вздыхает, затем поворачивается к моей сестре, сидящей по другую сторону стола. – Зара, пожалуйста, передай мне хлеб.
Моя сестра придвигает к нему стеклянную хлебницу и продолжает молча есть. Она всегда такая тихая, что иногда даже забываю о ее присутствии в комнате. В детстве Зара была такой веселой, постоянно смеялась и о чем-то болтала. Мама часто говорила, что если бы у Зары не было рта, она бы его себе отрастила. Все изменилось после той ночи, когда убили Элмо. С тех пор она перестала быть улыбчивой девочкой, которая любит проказничать.
– Нера, я, конечно, согласился с твоей безумной идеей, но разве ты не желаешь поменять свое решение? – продолжает мой отец. – Если хочешь что-то изучать, почему не экономику? Или финансы? Что-то, что принесло бы реальную пользу и чем ты могла бы заниматься в будущем?
– Нет.
– Ты же понимаешь, что это только временно? Когда выйдешь замуж, муж не позволит тебе заниматься осеменением лошадей и всем прочим. Это абсолютно неподобающе для человека твоего положения.
– Папа, в Бостоне почти нет лошадей, которых надо осеменять, – вздыхаю я. Все время один и тот же разговор, когда приезжаю в Бостон каждое воскресенье. – Мы в основном занимаемся домашними животными.
– Слава Богу. – Он делает большой глоток вина. – Мне следовало выдать тебя замуж, как только тебе исполнилось восемнадцать, но Массимо сказал, что нужно подождать.
Я приподнимаю бровь. Не знала, что отец обсуждал мое будущее со сводным братом. Массимо отбывает восемнадцатилетний срок за непредумышленное убийство парня, который стрелял в Элмо, и папа навещает его раз в неделю. Каждый четверг утром папа приезжает в исправительное учреждение за пределами Бостона и остается там на несколько часов. Мне всегда было интересно, о чем они разговаривают. Мой отец – единственный человек, которому сводный брат разрешает навещать его в тюрьме. Ни я, ни Зара не видели Массимо с тех пор, как его посадили. Насколько знаю, он даже не позволил Сальво, своему другу детства, который сейчас является одним из капо моего отца, его навестить.
– Как он? – спрашиваю я.
– С ним все хорошо. Ты же знаешь Массимо, его ничто не сломит.
– Он провел в тюрьме строгого режима больше десяти лет, и с ним «все хорошо»?
– Да, – отвечает он. – Он спрашивал о вас двоих.
На другом конце стола раздается резкий вздох. Я поднимаю глаза. Зара смотрит в свою тарелку, ее вилка застыла на полпути. Это длится всего мгновение, потом она продолжает запихивать еду в рот.
– Но он все равно не позволит нам его навестить?
– У него есть на то свои причины. – Папа пожимает плечами и меняет тему. – Этой осенью сына Тициано крестят, а после этого состоится большой семейный обед. Вы обе должны там присутствовать и выглядеть как можно лучше. Закажите себе платья, чтобы таких не было ни у одной другой женщины. Мои дочери должны стоять выше жены или подруги любого капо. Я не хочу опозориться перед семьей, вы меня слышите?
– На какой день это запланировано? Мне нужно уточнить свой график в клинике.
– Нера, меня не волнует график твоего хобби. Ты там будешь, – отрезает он, затем указывает вилкой на Зару. – И ты тоже. В одежде, соответствующей месту и погоде. Я сообщу тебе точную дату позже.
Опустив глаза, Зара кладет приборы на тарелку и медленно встает. И не говоря ни слова, уходит из столовой.
– Это было грубо! – укоряю отца, как только сестра оказывается вне пределов слышимости.
– Она уже не ребенок. Твоей сестре почти восемнадцать, и ей пора бы начать обращать внимание на свое поведение. Ради бога, она не может ходить закутанной с головы до ног в стоградусную жару. Люди начнут судачить.