— Кажется, наша спасательная операция только что осложнилась еще сильнее.
От таких новостей они бы с радостью присели, если бы под ними была пара стульев и искусственное притяжение, но смогли себе позволить лишь обреченно вздохнуть, что в космосе могло быть запросто расценено как нытье, скулеж и попытку подрыва всеобщего морального духа. Мастерски замаскировав смятение в голосе, Радэк напустил учтивости на свой вопрос:
— Что еще мы можем сделать, чтобы никто не умер?
— Мы вообще не хотим ничьей смерти, — уточнил Эмиль, — даже своей.
— У нас тут больше пострадавших, чем мы думали.
— Насколько больше?
— Мы с Ленаром только что нашли отсек криостаза, — пояснила Вильма. — Это очень большой отсек. Мы еще пока не определили, сколько в нем замороженных людей, но я уже сейчас могу с уверенностью сказать, что всех мы принять не сможем.
Оба техника еще раз вздохнули и огляделись по сторонам. Увиденное напомнило им, что никакие новости сейчас не способны уместиться в их и без того готовых лопнуть головах. Кошмар, в который превратились нижние две палубы, они уже видели раньше на другом пострадавшем судне, но привыкнуть к такому зрелищу практически невозможно. Человек способен спокойно воспринимать вид оплавленного искореженного металлолома ровно до тех пор, пока ему не скажут, что от этого металлолома напрямую зависят чьи-то жизни. На техников со всех сторон смотрели сросшиеся друг с другом облицовочные панели, вжатые в промежутки между направляющими балками, покрытые наплывами металла, словно слизью, и местами зияющие черными провалами расплывшегося в стороны металла, не выдержавшего жара реактора. Такие слова, как верх, низ, лево и право потеряли всякое значение, и коридор просто растекся в бесформенной массе, поглотившей в себе все геометрически правильные черты. Страшны были даже не сами образы, порождаемые игрой теней, рябящих хаосом на бугристой поверхности. Страшно было осознание того, что совсем недавно это творение художника-сюрреалиста было скучным квадратным коридором. Такие коридоры уже за двадцать лет службы приедались космонавтам настолько, что их скучные симметричные ровные очертания оставляли на сетчатке глаза что-то среднее между ожогом и мозоли в форме квадрата. Их глаза везде искали квадраты, и отсутствие этих простых геометрических форм невольно заставляло техников нервничать. Ни один изгиб не повторялся, и ни одна линия не была прямой. Они словно оказались в кишках какого-то гигантского зверя, но никак не внутри металлической конструкции, детали которой серийно штамповались на огромных промышленных предприятиях.
— У нас тут и без них забот хватает, — раздраженно проворчал Радэк. — Что нам теперь делать? Все бросить и лететь к вам?
— Продолжайте пробиваться к экипажу, — приказал Ленар. — Экипаж в данный момент все еще является приоритетом.
— Тогда зачем ты нас звал?
— На самом деле я звал Ирму. Ирма, ты нас слышишь?
— Слышу! — послышался ответ после небольшой задержки. — Вы уже опознали груз?
— Нет, но мы уже близки к этому. Но я теперь точно уверен, что это не астероид.
— Серьезно? — раздался взрыв сарказма.
— Серьезнее уже некуда. Ты нашла еще какие-нибудь сведения о Пять-Восемь?
— Я нашла еще пять объявлений о пропаже, и везде написано одно и тоже. Буксир Пять-Восемь пропал пятьдесят четыре года назад в коридоре А18. На прицепе у него был астероид класса М… Ленар, посмотри по сторонам. Возможно, нас всем лишь показалось, что это не астероид.
— Ирма, не паясничай. Это какая-то станция, и, кажется, мы с Вильмой нашли ее предполагаемое название — «Магомет».
— «Магомет»? И что это значит?
— Вот именно это тебе и предстоит выяснить. Давай, Ирма, не ленись, жуй архив и дай знать, когда найдешь что-то вразумительное.
— Постой, Ленар, — вмешался Эмиль в разговор. — У нас тут тоже своего рода трудности.
— Я слушаю.
Эмиль еще раз огляделся по сторонам, и Радэк практически слышал сквозь разделяющий их вакуум, как шевелятся мысли в его голове.
— В каком месте нам прорезать первую палубу? — наконец-то остановился техник на самой глупой формулировке вопроса.
— А почему ты у меня это спрашиваешь? Кто из нас тут инженер с горелкой в руке, ты или я?
— Эмиль хотел спросить, — начал переводить Радэк, — в каком месте ты начинал резать первую палубу, прежде чем вы с Вильмой убежали по более важным и ответственным делам, чем спасение шестерых человек?
— В противоположной от потолка стороне, — плеснул им в уши издевательский ответ. — Вы думаете, я с линейкой отмерял точные координаты реза? Режьте, где хотите, и не спрашивайте меня о вещах, о которых я не имею понятия.
— Хорошо, сделаем все в лучшем виде… — Эмиль снова огляделся, и из его рта вырвалось, — Вот зараза!
— Что у вас опять не так?
Радэк не мог видеть, куда смотрит его коллега, но тоже оглянулся в поисках вещей, заслуживающих интереса. С тех пор, как Ленар вышел на общий канал связи, и они с Эмилем отвлеклись от работ, инерция пронесла их на несколько метров вглубь коридора… или, если точнее, вглубь металлической кишки, которая когда-то называлась коридором. Стенки этой кишки были скручены в болезненных спазмах, перетекали друг в друга, сглаживая некогда прямые углы, и зияли чернотой язв, утопающих в полости мертвого организма. Радэк толкнул пальцем ближайшую стенку, и судно несколько раз лениво перевернулось вокруг него. Он готов был сам себе поклясться, что при смене угла зрения ничего не изменилось. Среди этого беспорядка глазу не за что было зацепиться, а разуму нечего было запоминать. Это было воплощением первозданного хаоса, подобно пятнам на солнце или слоистым рисункам на газовых гигантах. Не осталось ничего, что дало бы осмысленную для человеческого мозга информацию, и Эмиль облек свои умозаключения в очередной глупый вопрос:
— Кажется, я забыл, в какой стороне первая палуба.
Радэк его никак не отругал и не подколол. Он просто промолчал, стыдясь того факта, что тут он полностью согласен со своим коллегой.
— В противоположной стороне от третьей, — подсказал Ленар. — Сориентируйтесь как-нибудь.
— То облако мусора, — указал Радэк в сторону парящих металлических обломков, шинкующих луч фонаря на неаккуратные ломтики, — судя по всему оставили мы. Ищи дыру в палубе.
— Кажется, я ее вижу, — Эмиль указал на стенку справа от себя. — Значит, это первая палуба. Давай быстрее оставим на ней пару резов, пока мы ее снова не потеряли.
Свет от плазморезов перемешался со светом от фонарей, и вонзился в облицовочный слой металла, оставляя за собой светящиеся контуры, словно края тлеющей бумаги. Облицовочный слой поддавался резаку относительно быстро, и даже несмотря на то, что он немного приварился к балкам, после замыкания контура он легко отваливался при помощи образовавшихся холодных трещин, смекалки и двух увесистых ручных инструментов. То, что скрывалось за ним, было значительно сложнее с точки зрения ручного демонтажа. За исключением силовых кабелей под палубами скрывалось куча дюралевых контуров с теплоносителем. Эти контуры считались обогревательными, но на самом деле они были охладительными, и их функция состояла не в том, чтобы согревать носовую секцию корабля, а в том, чтобы охлаждать кормовую, отводя оттуда лишнее тепло, чтобы машинное отделение не превратилось в ад от избыточного жара двух термоядерных реакторов. У этих контуров была не просто высокая удельная теплоемкость, но еще и экстремально низкая температура, приблизившаяся практически вплотную к абсолютному нулю за то время, которое корабль провел без обогрева. Их резка была полна неприятных неожиданностей. С одной стороны, плазменной струе требовалось больше времени, чтобы довести их хотя бы до температуры плавления. С другой стороны, температура плавления самого теплоносителя была гораздо ниже, и как только труба теряла герметичность, Радэк выкрикивал слово, от которого на другом конце радиоэфира краснели уши оператора, и стукался затылком о противоположную палубу, слушая, как брызнувшая в него под давлением жидкость шкворчит на его смотровом щитке, превращаясь в пар. Звук напоминал жарящуюся яичницу, что делало работу еще невыносимее. Нормальная яичница встречается в космосе чуть реже, чем мертвые корабли с замороженным экипажем полувековой выдержки.