— Эта дискуссия ни к чему нас не приведет, — заткнул его Ленар. — Подключайте следующую капсулу.
Последовало еще несколько озабоченных вздохов, являющихся самой невинной формой протеста, и техники вновь окунули свои руки в внутренности капсулы, размыкая провода и вытаскивая клеммы из разъемов, не проявляя былого энтузиазма. Ирма с Петре занялись уходом за проснувшимися, и лишь Вильма бросила свои дела и вытерла испачканные в геле руки об одно из полотенец. Мало кто на свете вытирал руки с такой злостью, словно пытался разорвать полотенце на части. У Вильмы были свои особые отношения с гелем, и она за полвека службы успела накопить к нему особую ненависть, но в этот раз гель беспокоил ее меньше всего. Она подошла к Ленару практически вплотную, чтобы он почувствовал жар ее дыхания, и попыталась задать ему вопрос шепотом, но то, что вырвалось промеж ее губ, было больше похоже на шипение потревоженной рептилии:
— Ты абсолютно уверен в своем решении?
— А ты пытаешься поставить его под сомнение? — прошипел он вопросом на вопрос, словно передразнивая ее.
— Я думаю, что у тебя притупилось чувство ответственности, потому что для тебя это последний рейс при любом раскладе.
— Если и так, самоубийцей это меня не делает. Если эта ваша «болезнь», — сделал он воздушные кавычки, — передается по воздуху, то предпринимать что-либо было поздно уже когда мы вскрыли первую капсулу. А если она передается каким-то другим путем, то тут я лишь могу посоветовать тебе быть поаккуратнее с использованными шприцами и почаще мыть руки.
— Ты уходишь от прямого ответа на простой вопрос.
— Потому что тебе, как никому другому, будет полезно узнать, что капитан не обязан отчитываться перед своей командой.
— А если ты ошибся?
— Лучше пусть ошибусь я, чем ты, — издевательски отрезал он и поймал на себе беглые взгляды.
С металлическим скрежетом четвертая капсула открылась, и взгляды команды обрушились на мужчину с уже знакомыми симптомами, вышитой надписью «Франк Б.» на белье. Его кожу в некоторых местах украшали синяки, словно он перед заморозкой он попал под дождь из гаечных ключей, но настораживало совсем не это. В тот момент Вильма вновь поразилась, насколько сложным инструментом является человеческий мозг. Он собирает больше информации, чем успевает обрабатывать и обличать в удобную для понимания форму, и даже теперь, разглядывая человека, лежащего в окружении проводов датчиков, катетеров и остатков геля, Вильма готова была поклясться, что что-то не так, хоть и не имела представления, что именно. При виде Бьярне она почему-то начала нервничать, словно дикий зверь, почувствовавший под своими лапами низкочастотные вибрации, предвещающие землетрясение. Она пыталась убедить себя, что все это лишь отзвуки паранойи на фоне того, что этот человек тоже страдает от неизвестной болезни и потенциально представляет угрозу для ее команды, но недоступные для понимания чувства цеплялись за какие-то незримые признаки беды и упорно трубили тревогу. Он хотела что-то спросить у Ленара, но слова растворились в ее глотке, так и не дойдя до языка, когда она прочитала легкие оттенки замешательства на его лице. Ленар тоже что-то почувствовал. Чего бы Вильма не боялась на подсознательном уровне, но расширившиеся от ужаса капитанские зрачки напугали ее гораздо сильнее.
Значит, ей не показалось.
Ленар протянул к Бьярне руку. Этот жест был ровным и плавным, но все равно умудрялся выдавать в себе напряжение, будто он сует руку в пасть к голодному аллигатору. Вильма догадывалась, что нащупает его рука, и Ленар сам догадывался не меньше. Его жест был неизбежной формальностью, которую было необходимо соблюсти прежде, чем кидаться в борьбу сразу на два фронта: с собственной паникой и тем, что Вильма до последнего момента всеми силами пыталась отрицать. Ей показалось, что тело перестало ее слушаться, и ее похолодевшая от сбежавшей крови рука своевольно протянулась в сторону и взяла полотенце, о которое только что вытиралась. Ленар бросил на нее взгляд, и ничего не сказал. Все прекрасно читалось в его вспыхнувших пожаром глазах. Вильма замешкалась лишь на долю секунды, которая растянулась для нее на несколько часов, проведенных в плену оцепенения, и ее тело сорвалось с места, словно тело бегуна с низкого старта. Она даже не успела понять, что за рефлексы в ней взорвались, но взрыв пришелся очень кстати.
— Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, — пыхтел Ленар себе под нос, вдавливая обеими руками грудную клетку в тело Бьярне.
Полотенце быстро смахнуло остатки геля с синюшных губ, и Вильма подарила им поцелуй, призванный оживлять мертвых. Этот поцелуй будет очень долго преследовать ее в кошмарах, как и встревоженный стук женских ножек, которые гнали Ирму в лазарет.
9. Как думаешь, мы все правильно сделали?
В тот день, когда у первых людей появилась воля, они перестали считаться обычными животными. Воля вообще очень парадоксальная штука. В современном понимании воля — это свобода, получаемая через способность держать самого себя в определенных рамках. Все животные являются рабами своих привычек, инстинктов и повадок, и лишь волевое существо способно взять свою природу под контроль, заправлять кровать каждое утро, идти на работу, ограничивать себя в еде, делать уборку, заниматься спортом, строить ракеты и запустить себя в глубокий космос на семьдесят лет. Переживая травмирующий опыт, воля человека надламывается, и плотину, которая до сих пор успешно сдерживала соблазнительные и опасные позывы, дает течь. Перед любым делом руки становятся более податливы гравитации, а вслед за ними и все остальное тело. Стоит дать слабину, и небольшая брешь в этой плотине способна довести до обжорства, алкоголизма, лени и других способов приблизить человеческое тело к жидкому агрегатному состоянию.
Когда воля подкошена, а тело после длительной рабочей смены требует отдыха, последнее, что хочет услышать уставший работяга, это «быстро разберите и соберите половину палубы, а уж потом отдыхайте». В качестве утешения им выдали две банки консервированных овощей и пять минут перерыва. Техники управились с овощами за три, потратили еще восемь на молчаливую фрустрацию и после того, как Ленар громко и не совсем вежливо напомнил им, что их пять минут закончились уже дважды, они самозабвенно взялись за работу. На складе их ожидало много дюралевых трубок и аргонодуговая сварка, а в машинном отделении две установки, разница температур между которыми находилась между двадцатью и несколькими миллионами кельвинов. Их интересовала первая установка, но поскольку вторая без первой работать не сможет, они просто выключили один из реакторов. Когда космический корабль находится в дрейфе, одного реактора ему хватит с головой. Эмиль завидовал космическому кораблю. Он и сам хотел бы ненадолго лечь в дрейф и почувствовать себя инертным куском массы, работающем на половине от номинальной мощности.
Он делал это так много раз в своей жизни, что порой ему казалась, что он может сделать это с завязанными глазами. Просто берешь кусок изогнутой проволоки, образуешь с ее помощью ровный зазор между торцами двух трубок, зажимаешь их в осевую струбцину, разогреваешь индуктором до четырехсот градусов, делаешь две прихватки, освобождаешь от струбцины, выковыриваешь проволоку и провариваешь так, чтобы ровные валики были с обеих сторон. Его руки уже давно впитали в себя все эти движения, совершая их с той же легкостью и естественностью, с которой дышат легкие и бьется сердце, но в этот раз все рушилось, валилось из руки и злило в той же степени, в которой мысли жужжали в голове, перекрикивая друг дружку. Эмиля постоянно швыряло во времени между недавними эпизодами, и он снова и снова видел один и тот же набор картинок, загораживающий насущные проблемы и не позволяя сосредоточиться на том, что происходит прямо перед его носом.
Голова — главный враг человека, работающего руками. Голова должна быть пуста и легка, а иначе она начинает отвлекать от реальности, чуть-чуть унося человека вдаль от реального мира, в котором его внимания требовала ответственная работа. Когда электрод снова и снова тонул в сварочной ванне, Эмиль, кряхтел, морщился, рычал и заново затачивал загрязненный кусок легированного вольфрама. Казалось, что впервые за долгое время ему было ничего сказать, но на самом деле все было наоборот. Поток слов так и просился вырваться из его глотки, и до последнего Эмиль сдерживался, надеясь вновь уменьшить вселенную до размеров огонька, танцующего между электродом и присадком. И вот он все же не выдержал: