— Надо было позволить Петре взять камеру.
Из-под сварочного щитка показался недоуменный взгляд, и Радэк в самой вежливой форме выразил предположение, что Эмиль рехнулся:
— Тебе надо сделать перерыв.
Эмиль ничуть не сомневался, что ему нужно было сделать перерыв. В радиусе нескольких световых лет нельзя было найти ни единого живого существа, которому не требовался бы перерыв, но осколки профессионализма кололи его изнутри и заставляли делать то, что должно. Он решил немного потерпеть боль и положил на палубу свой сварочный щиток.
— Он летит с нами для того, чтобы документировать наши рабочие будни. Вот и стоило продолжать документировать. Он плохо выполняет свою работу.
— Даже если бы Ленар ему разрешил, сомневаюсь, что он сам решился бы включить камеру.
Эмиль собственными костями чувствовал, как его интонация предательски выдает в нем расстроенные чувства, и расстраивался еще сильнее, не слыша того же самого в интонации своего коллеги. Радэк закрылся от всего мира сварочным щитком, но даже без него его выражение лица было покрыто непробиваемой невозмутимостью, словно шкурой носорога. Иногда могло казаться, что из всего спектра чувств Радэк овладел лишь способностью раздражаться, но они слишком долго работали вместе, и Эмиль успел составить представление о том, что скрывалось под этой толстой кожей, чередующей на себе запахи машинного масла, пота и мыла. Радэк просто привык к тому, что время от времени что-то ломается, и давно смирился с тем, что периодически ломаться приходится ему самому. В этих случаях он просто начинал неторопливо собирать себя обратно по винтикам, словно он и сам сделан из металла, керамики и полимеров. Эмиль же полностью осознавал, что сделан из мяса и костей, и это осознание заставляло каждую рану воспаляться, болеть и долго затягиваться, пока не останется уродливый шрам.
— Что он сейчас делает? — не унимался Эмиль. — Наверное, ходит взад-вперед, и думает, какой же он дурак, что согласился на такую безнадежную авантюру. Это рабочая поездка, так надо было дать ему выполнять свою работу. Пусть он заснял бы все. Пусть он бы хоть в душевую свой объектив сунул, мне плевать. Каждый человек должен выполнять свое дело, а иначе какой от него прок?
Он сделал еще один маленький, но опасный шажок в сторону от поставленной задачи, зубами стянул с себя перчатки и начал растирать лицо, пытаясь немного успокоить пожар, разгоревшийся на его коже. Надо быстрее все доделать, убеждал он себя. Самое время раскиснуть, убеждало его все остальное.
— Тебе мало было той бравады, которую ты устроил перед вылазкой? — с осуждением спросил сварочный щиток Радэка. — Сплошное самолюбование, и никакого профессионализма. Возьми себя в руки, Эмиль, и забудь вообще про существование камер!
— Тебе стыдно за мое поведение?
— Конечно нет, с чего бы мне стыдиться за твое поведение? Я могу стыдиться лишь своих поступков.
— Если тебе интересно…
— Не интересно!
— …то мне очень стыдно. Я действительно повел себя непрофессионально. Я действительно устроил излишнюю браваду и вообще вел себя как самонадеянный болван.
— А вот это уже интересно, — вдруг отвлекся Радэк от сварки и отогнул свой щиток. — Не припомню, чтобы ты про себя хоть раз говорил что-то подобное.
Эмиль посмотрел в глаза своему другу и увидел в них плохосплетенную ложь. Радэк лгал ему, и возможно, самому себе, и в нем не было интереса ни к самобичеванию Эмиля, ни к аргонодуговой горелке, ни к окружающей его действительности. Он просто тоже дал слабину, и первый же удобный повод отвлечься от рабочего процесса зацепил его крючком за ободок уха и вырвал из рабочего ритма.
— Петре должен был снимать все, — вновь уцепился его язык за тревожную тему. — Это было бы крайне важно — документировать все, что сегодня произошло.
— А тебе бы понравилось, если бы первым, что ты увидел, выползая из криостаза, был бы объектив камеры?
— Это уже не важно. Важно то, что такие, как Петре, убеждали нас всех, что мы все бессмертны, потому что все иные умозаключения отсеиваются цензурой. Человечество изобрело уже много идей, которые оправдывают существование цензуры, но концепция страха в них не должна входить. Нас всех должны как следует напугать и заставить бояться космоса.
— Окстись, Эмиль, страх и так у всех нас в крови еще с академии! Если бы люди начали бояться космоса еще сильнее, думаешь, появилось бы следующее поколение дальнобойщиков, которые смогли бы помочь предыдущему поколению?
— Ты прав, и от этого мне становится еще более тошно. Все эти межзвездные путешествия превращаются в какой-то замкнутый круг, и мы становимся болезненно зависимы от них, словно калека от медсестры.
— Ты на калеку не похож. Знаешь, что это значит? — Радэк пристально посмотрел на него и блеснул дежурной злостью в своем взгляде.
— «Возвращайся к работе, лентяй»?
— Возвращайся к работе, лентяй, — подтвердил Радэк и вновь спрятался за щитком.
Защитные перчатки не были в обтяжку и свободно висели на руке, но натягивались они обратно примерно с той же неохотой, с какой Эмиль находился в сознании.
— Как думаешь, мы все правильно сделали?
— Конечно… — отстраненно донеслось от Радэка.
— Почему ты так в этом уверен?
— Потому что иной ответ меня не устраивает.
Помещение вновь озарилось двумя яркими искрами, соскочившими с электродов, и воздух приятно задрожал от шипения аргона.
Человека от животного отделила не столько способность думать, сколько способность систематизировать свои мысли. Мозг — один из главных врагов человека, работающего руками, поэтому все великие мыслители преимущественно ничерта не умели. Одна посторонняя мысль в ненужный момент, и рука совершает роковую ошибку, будь то прожженный металл, перерезанная скальпелем артерия или разбитый при стыковке корабль, поэтому вовремя опустошать свою голову — важный навык на любой ответственной работе. По тем дюралевым трубкам, которые должны были превратиться в пару прочных и герметичных контуров, так и сочился жидкий концентрат ответственности. На этих трубках должны были повиснуть человеческие жизни, и каждый неверный шов смело мог считаться за непредумышленное убийство. То, что они делали, было необычно даже по меркам тех параноиков, которые готовили космические корабли к любым возможным сценариям. Но такой сценарий никому не мог присниться даже в самом бредовом сне.
Техники были в том состоянии, что любая пролетевшая мимо муха могла своими мелкими крылышками сдуть с них остатки концентрации и полностью разрушить иллюзию рабочего настроения, но в этот раз это была не муха, а гораздо более крупное насекомое, чье пришествие сопровождалось торопливым стуком женских ножек, редко предвещающим что-то хорошее. Они отогнули свои щитки в сторону открывшейся двери, и лишний раз напомнили себе, что вопреки раздвижной конструкции эта дверь открывается внутрь, но никак не наружу. На ближайшие несколько часов вся кормовая секция третьей палубы будет их персональной тюрьмой, где они обречены на каторжный труд, которому в любой другой момент своей жизни они бы только порадовались.
— Как ваши дела? — поздоровалась Ирма и вошла в один из самых тяжелых дней в их карьере.
— Работаем, — уклончиво ответил Радэк.
— Разве такие вещи варятся не автоматами? — указала она на пучок перевязанных ремнем труб.
— Разумеется, автоматами. Буду признателен, если ты найдешь поблизости хоть один автомат.
— Автомат не найду, — развела она руки в стороны. — Но могу дать вам лишнюю пару рук.
— Неужели Ленар соизволил направить тебя нам на помощь? — кисло усмехнулся Эмиль, и с неожиданностью для себя осознал, что все еще способен чему-то радоваться.