Осматривая его торс, она вдруг ощутила дурное предчувствие. Жест, который она совершила, несомненно мог оскорбить пациента, но кодекс поведения вовсе не принуждал ее к учтивости с людьми, которые не относились к ее экипажу. Она взяла Илью за руку и подняла ее на уровень головы, чтобы осмотреть бледную кожу на его боку.
— Что вы ищете? — спросил он, но Вильма не поверила, что он не знал ответа на этот вопрос.
— Ничего, — отпустила она его руку. — Простите.
— Говорите прямо, я все пойму.
— Я заметила отметку обезвреженного на вашем операторе.
— И вы думали, что у меня такая же? — послышались ноты усмешки в его голосе. — Кажется, вы излишне подозрительны. Вы ведь понимаете, что обезвреженных в космос не пускают?
Вильма понимала это настолько ясно, что этот разговор начинал казаться ей каким-то бредовым сном. Метка обезвреженного — это почти позорное клеймо первородного греха, безошибочный знак того, что у человека есть врожденные проблемы со здоровьем. А при работе в космосе отбирают только здоровых людей, и это был чистый прагматизм без доли дискриминации, насколько бы сильно ей ни казалось обратное.
— А какого тогда… — она прервалась и прочистила горло, чтобы собраться с мыслями. — Могу я узнать, что ваш оператор забыл в космосе?
— Его зовут Аксель.
— Верно. Так как же так получилось, что Акселю доверили должность оператора?
— Очень просто. Он прошел медицинскую комиссию.
— С меткой обезвреженного?
— Вот за это я и не люблю Ось, — нахмурился Илья. — Они внедряют в нас дурную привычку вешать на людей ярлыки, и затем судить людей по несправедливым ожиданиям, порождаемым этими ярлыками.
— Эти «ярлыки» ставят людям с генетическими дефектами. По-вашему, в этом есть что-то несправедливое?
— Скажите, как вы понимаете слово «справедливость», и я постараюсь ответить на ваш вопрос.
— Я не собираюсь вступать с вами в полемику, — отрезала Вильма и спрятала стетоскоп в шкафчик. — Одевайтесь.
Илья лениво натянул на себя футболку и накинул потертую куртку на плечи, спрятав гусиную кожу от прохлады, которой только что наполнился лазарет. На очереди были проверки слуха и зрения, на которых Илья начал проявлять нетерпение. Вильма решила, что ему наскучил медосмотр, и ему хотелось поскорее закончить с этим, но он лишь ждал, пока его язык освободится, и с блеском прочитав предпоследнюю строчку таблицы Сивцева, он выпалил вопрос, который Вильма от него ждала, но надеялась не дождаться.
— Вы забраковали Акселя?
— Разумеется, забраковала. Такие метки здоровым людям не ставят.
— Эту метку ему поставили за ген, который нарушает работу печени.
— Так… — проснулся в Вильме интерес, и ее глаза сверкнули ярче, чем ей хотелось. — И почему человека, у которого врожденные проблемы с печенью, пустили работать в космосе?
— С радостью расскажу, если мы с тобой перейдем на ты.
Он сказал «если», но в его голосе звучало «когда» и легкая перчинка самоуверенности. Он сказал «перейдем», но он уже перешел эту черту, и не только эту. Он сказал много чего, а Вильма услышала еще больше, и ей нужно было быть полной дурой, чтобы не понять, что попутчики — это не тот уровень отношений, к которому он клонит. Вильма была уверена, что дур в космос не пускают, однако всего час назад она была уверена, что обезвреженных тоже. Она задала себе вопрос, сойдет ли она за дуру, если пойдет ему навстречу, и не нашла удовлетворительного ответа. Но разменять пару местоимений — это далеко не самая высокая цена ради удовлетворения собственного любопытства, и она непринужденно выговорила:
— Ну давай.
Илья не являлся членом экипажа, и по законам межзвездного права он формально не являлся даже зарегистрированным пассажиром. Уровень его прав по факту определялся термином «живой груз», а это значило, что пока Вильма не угрожает его здоровью, она ничего не нарушает. Она несколько раз повторила себе этот факт, пока ей не начало казаться, что она в него верит.
— Аксель родился на Консусе, — перешел Илья сразу к делу. — Слышала об этом мире?
— Была там проездом, — сказала Вильма единственное, что достоверно знала о Консусе.
— В общем, там была проблема с тем, что население было излишне здоровым.
— Ничего себе проблема…
— Это очень большая проблема, когда высокий уровень здоровья населения вступает в конфликт с квотой на семь процентов в акте о генетическом обезвреживании. Представляешь, какие там наглые люди? Взяли и перестали рожать выродков, которых можно было бы…
— На семь процентов? — увела его Вильма с щекотливой темы и тут же напомнила себе, что перед ней человек, который не читал новостей целых пятьдесят четыре года, а то и больше. — На большинстве колоний эту квоту уже давно снизили до шести процентов.
— Неужели?
— А на Каликсе вообще до пяти.
— На Каликсе настолько хороший генофонд?
— На колонизацию Каликса отбор был особенно строгим, — прикусила она губу, чтобы случайно не соскочить на кокетство. — Так что произошло с Акселем на Консусе?
— Его обезвредили.
— Да, ты уже говорил, за больную печень. Но как его допустили к работе в космосе?
— Я не говорил, что у него больная печень. Я лишь говорил, что у него нашли плохой ген, но этот ген является рецессивным, так что физически Аксель здоров, и мог бы иметь детей, если бы местная администрация не повысила порог недопустимости генетических отклонений, чтобы вписаться в квоту.
— Ну… — смущенно протянула Вильма, — рецессивные гены тоже опасны. Есть вероятность, что они проявятся у потомства.
— Эти шансы слишком малы, чтобы просто так брать, и спиливать целую ветвь генеалогического древа, — рычали и шипели в нем вскипевшие эмоции. — А теперь выясняется, что родись Аксель чуть позже, он бы не угодил в эту квоту. Бедный парень. Даже не знаю, говорить ему или нет.
— Да, — вздохнула Вильма, ощутив легкую нехватку воздуха. — Неудобно получилось. Выходит, я зря его забраковала.
— Я тебя не виню. Ты так сделала, потому что…
— Да-да, потому что Ось навязала мне стереотипы, — передразнилась она и досадливо развела руки. — Никакой Оси здесь нет, как видишь. Мы тут одни и сами должны отвечать за свои поступки.
— Мысль благородная, — перекосил скепсис его лицо, — но все же не всегда во всем виноваты мы. Иногда действительно виноват кто-то другой, кто рассчитывает, что мы взвалим на себя чужую ответственность из благородных побуждений.
От этих слов у Вильмы что-то сжалось в груди, и она снова вспомнила безжизненное лицо Бьярне. Ее давил груз ответственности за то, что он скончался далеко не по естественным причинам, и она до сих пор не знала, на кого сбросить этот груз. На Ленара за то, что он решил не смотря ни на что вскрыть капсулы? На Радэка с Эмилем за то, что они плохо проверили их работоспособность? На Илью за то, что он не уследил за состоянием, в котором ложился в капсулу его коллега? Ответ на эти вопросы лежал где-то далеко-далеко, в лабораториях технической экспертизы и патологической анатомии, в десятках световых лет и нескольких месяцах душевных стенаний.
Илье было чем заполнить ее голову, и он хотел продолжать заполнять, но она заставила его на время замолчать, чтобы она смогла продолжить играть в доктора. Обхватившая его плечо манжета с шипением раздулась, и стрелка в ритме пульса заплясала на циферблате. Вильма не мерила давление Акселю, зато мерила Густаву и ни к чему не пришла. Зачем она снова взялась за тонометр, она точно не знала. Возможно, потому что надутая манжета слегка похожа на спасательный круг, помогающий вырваться из моря тяжелых мыслей, а звук ритмичного боя крови в стетоскопе слегка подбадривал.
— Сколько тебе лет? — нарушила она тишину.
— Наверное, сто пятьдесят… — неуверенно пожал он плечами.
— А субъективных?
— Ох…
— Ладно… — разочарованно бросила она и убрала тонометр в шкафчик.