— Из меня не самый лучший рассказчик.
— Может, Вильма вам говорила, при каких обстоятельствах она потеряла своего товарища?
…и в эфире сразу же что-то щелкнуло.
— Я все еще на связи, — сказала Вильма.
— Простите, я забылся.
Краска, которой залилось его лицо, была отчетливо слышна по радио.
— Расскажешь ему?
— Нет, — отрезала она и тут же добавила, — то есть, как-нибудь в другой раз.
— Я не психолог, — произнес Радэк одну из самых очевидных вещей на свете, — но по-моему у вас обоих какое-то неправильное отношение к смерти.
— Смерть — это плохо. Что в таком отношении неправильного?
— То, что смерть бывает разная. Бывает плохая. А бывает очень плохая. Бывает легкая, бывает тяжелая, бывает славная, бывает позорная, бывает бессмысленная, а бывает…
— Смерть всегда бессмысленна, — перебила его Вильма. — Она всегда бессмысленна, всегда уродлива, всегда мучительна и всегда ни к месту.
— Я считаю, что смерть на службе — это далеко не самая плохая смерть, — произнес он безо всяких эмоций. — Гораздо лучше умереть стоя за полезным делом, чем сгнить заживо от старости с осознанием того, что ты страшная обуза для собственных детей. Я и сам не прочь был бы так умереть.
— Что, даже вот прямо здесь и сейчас? — спросил Аксель.
— Нет, разумеется. У меня еще нет детей. Но вот потом, когда мне будет где-то за шестьдесят или за семьдесят, и у меня будут пара взрослых сыновей, вот тогда я буду уверен, что дал этой жизни все, что мог.
На некоторое время в эфире все умерло, и Радэку показалось, что у него сломалось радио.
— Радэк, я в шоке, — притихшим голосом промолвила Вильма.
— Знаю, я сегодня что-то разболтался.
— Тут не все могут иметь детей.
— Да, — оглянулся Радэк на своего напарника. — Совсем из головы вылетело.
— Не стоит меня жалеть, — предупредил Аксель. — Я уже давно свыкся с мыслью, что…
— А я вас и не жалею, — грубо перебил он Акселя, практически перестав замечать, как руки сами ведут плазморез вдоль внешней обшивки фаркопа. — Я уверен, что то, что с вами сделали, было неприятным, но безусловно правильным.
— Ммм… — растерянно промчало радио в ответ, — спасибо?
— Как-то раз, во время очередной рутинной работы мне рассказывали про матерей, которым не посчастливилось родить детей с различными дефектами. Кто-то переставал расти после десяти лет, кто-то рождался глухонемым, у кого-то была лишняя конечность. Знаете, как себя вели эти матери?
— Как?
— Раздувались напускной гордостью за то, что их дети при всех своих недостатках достигают каких-то успехов и живут «полноценной жизнью». Я таких никогда не встречал, но стоит лишь мне представить женщину, которая практически хвастается тем, что ее сын уродился инвалидом, как мне становится тошно и противно.
— Таков их защитный механизм. Они могут либо сломаться от горя, либо радоваться тому, что есть. Разве есть что-то плохое в том, что они выбрали последнее?
— А разве хоть что-то в жизни ограничивается лишь двумя вариантами?
— Эмиль бы сказал, что да, — ответила Вильма.
— Слабые люди должны ломаться. Так же, как и должны ломаться слабые детали в механизмах. Если один дефектный болт вдруг по каким-то случайным обстоятельствам не сломается при разрушающем контроле, его примут за стандарт, и знаете, что тогда начнется?
— Радэк, вы утрируете, — возразил Аксель.
— Скажите это тем людям, которые собирали реактор для вашего буксира.
— Будь вы на моем месте, вы были бы совершенно иного мнения.
— Именно поэтому я счастлив, что нахожусь не на вашем месте, и могу рассуждать… — со злостью выдавил он из себя, и тут же запнулся от вида фонтана искр, брызжущих из-под сопла плазмореза, — …зараза.
Когда плазменная струя вгрызается в металл, по искрам можно легко определить, режется металл насквозь или нет. Тут все просто: если искры летят наружу, то рез не сквозной, а если вовнутрь, то все в порядке. Именно на искры в первую очередь стоит ориентироваться, подбирая режим резки, и стоит немного отвлечься, как это сделал Радэк, как рука начинает сбиваться с правильного темпа. Мелкие огоньки сыпались наружу армией эфемерных огненных мушек, растворяющихся во мраке через несколько мгновений. Это завораживает в первые несколько минут, кажется красивым в последующие несколько часов и приедается на следующий день. На этот раз эта армия начала выплескиваться из реза под неправильным углом, и Радэк сразу догадался, в чем дело. Он потушил горелку и направил сопло под луч своего фонаря.
— Радэк, — окликнула его Вильма, — по инструкции после термина «зараза» ты должен отчитаться о произошедшем, а не молчать так, словно ты умер.
— Сопло сгорело, — отчитался он и выпустил плазморез из уставшей руки.
— Ну так замени его.
— Это было последнее сопло.
— Как? Совсем последнее?
— Нет, последнее из тех, что я брал с собой.
— Что ж… — разочарованно протянул Аксель, потушил свою горелку и произнес слова, которых Радэк от него ждал уже некоторое время, — может, сделаем перерыв?
— Перерыв одобрен, — разрешила Вильма. — Но сначала скажите, как ваш прогресс?
— Сейчас посмотрим… — протянул Радэк и направил луч фонаря на неровную линию реза, стремящуюся принять форму замкнутого прямоугольника. Это был еще не сам фаркоп, а всего лишь оболочка, под которой скрывалась система жидкостного охлаждения. Считалось, что за пределами рабочей зоны плазморез нагревает металл незначительно, и большая часть энергии уходит непосредственно на испарение разрезаемой области, но переданного тепла оказалось достаточно, чтобы поврежденный змеевик начал медленно кровоточить прозрачными бусинками, грозящими размазаться о скафандр. Возможно, это уже произошло неоднократно, но Радэк продолжал попытки уклоняться от невесомого дождя. Для чистки скафандров дежурные не назначались, и каждый сам был ответственен за состояние своего защитного снаряжения, что очень хорошо стимулировало к чистоте и опрятности даже в условиях космоса. — Работы завершены на шестнадцать с половиной процентов.
— Откуда такая точность?
— Тебя бы устроило, если бы я сказал, что понятия не имею?
— Нет.
— Поэтому я выдумал точную цифру. Все для тебя. Не благодари.
— Хорошо, передам Ленару, что у тебя все сложно. Он с Ильей как раз возвращается с перерыва. Передать им что-нибудь еще?
— Нет, ничего не надо, — тут же отказался Радэк. — Мы с Акселем сами сделаем все что нужно.
Вильма в ответ лишь промолчала. Радэк отдал рукой команду, и Аксель поплыл вслед за ним навстречу обеду. Коридоры за последние два дня претерпели значительные изменения. Если раньше это были пустые бесформенные туннели, наполненные лишь мраком и одиночеством, то теперь они наполнились различными отходами от бесконечного потрошения палуб и переборок. Обрезки металла, проводов и пластика наполняли пространство, препятствуя свету проникать глубже и разрисовывая ближайшие поверхности театром теней. Мусор безмятежно плавал в невесомости так, словно находился под водой, и играл с сознанием дурную шутку. Чувство пространства вдруг слегка искажалось, и упорно казалось, что они действительно плывут под водой, где на каждое действие требуется дополнительное усилие, а свободного пространства и нет вовсе. Казалось, что сам вакуум стал жидким, но Радэк убедил себя, что это лишь усталость после длительной рабочей смены. Устать может каждый, и возможность того, что все это симптомы какой-то заразной болезни, которую с собой принесли гости, крайне мала. Бактериальные инфекции в космосе вообще редкость. Человек может заболеть лишь тем, что принес с собой на корабль, а на корабль он приносит настолько мало заразы, что космоплаватели становятся зависимы от регулярной вакцинации, чтобы после возвращения в природные условия их не убил первый же попавшийся штамм гриппа. Но есть и зараза небиологического происхождения, и в случае с Радэком это была паранойя в легкой форме — трудноизлечимое заболевание, хорошо передающееся как по воздуху, так и по электромагнитным волнам. Он уже давно смирился с мыслью, что волноваться о собственном здоровье уже в любом случае слишком поздно, но мелкие ростки паранойи по прежнему давали плоды, отравляющие организм едким желанием закрыться подальше ото всех до прибытия в космопорт.