— Не самый счастливый рейс, да?
— Точнее выразиться просто невозможно. — Радэк потер ладони в ритуале перед непростым разговором. Для Радэка очень многие разговоры были непростыми. — Я пришел поговорить с вами.
Петре отложил НЭУЧ в сторону, освобождая руки и внимание. Его лицо сохраняло серьезность, но, казалось, он был рад разговору.
— Что я еще натворил? — спросил он по привычке.
— Я пришел поговорить, а не осуждать, — уточнил Радэк. — Вы недавно проявляли к телу Бьярне не совсем стандартный интерес, а затем задавали Вильме странные вопросы про зубы, улыбки и древние заболевания. Помните?
— Прекрасно, — кивнул он. — Не волнуйтесь, этого больше не повторится.
Фраза «Этого больше не повторится» повторялась с завидной регулярностью.
— Я же сказал, — напомнил Радэк, почесав висок, — что не собираюсь осуждать. Мне интересны причины вашего поведения. Вы что-то хотели сказать Вильме, но она не стала вас слушать, так все было?
— Не совсем…
— Это все как-то связано со смертью Бьярне? — наконец-то спросил Радэк в лоб и обрушил на Петре всю тяжесть своего взгляда.
— Не могу знать, — блестяще выдержал Петре столкновение. — Поймите, Радэк, меня, как и вас, мучают вопросы, но ни у кого из нас нет ответов.
— У меня такое подозрение, что ваши вопросы сильно отличаются от моих. Может быть, поделитесь ими со мной?
— Я не стану скрывать, что меня очень волнует смерть Бьярне. Но вы ошибаетесь, если думаете, что я знаю, что произошло.
— Но подозрения у вас были, ведь так?
— Я не имею права делиться «подозрениями», — сделал он воздушные кавычки. — Я уже успел немного изучить ваш кодекс поведения, и знаю, что не в праве сеять на корабле смуту, даже если полностью уверен в своей правоте.
— Значит, вы надеялись, что вместо вас смуту на корабле посеет Вильма? — улыбнулся Радэк от собственной догадки. — Не сочтите за оскорбление, но какой же вы, оказывается, гадкий, подлый, хитрый…
— Ничего такого не было, — поспешил он возразить. — Да, я задал Вильме несколько наводящих вопросов, но не ради смуты, а для того, чтобы посмотреть на ее реакцию.
— И на какую реакцию вы рассчитывали?
— Я всего лишь корреспондент. Я ни в коем случае не могу быть авторитетом в вопросах расследования космической смерти, поэтому все мои догадки — это всего лишь фантазии одного некомпетентного человека, — сорвался Петре на взволнованную интонацию, и его взгляд начал дергаться в сторону. — Мне нужно было мнение со стороны, но я не хотел ничего рассказывать Вильме, потому что… это неправильно с психологической точки зрения. Нельзя делиться с человеком своими выводами, если хочешь сохранить ясность его суждений. Если мои выводы хоть капельку справедливы, Вильма пришла бы к ним самостоятельно. Но она не пришла, и это значит, что я, скорее всего, ошибся.
— Скорее всего? — удивился Радэк. — Петре, вы вообще хоть в чем-то в этой жизни уверены?
— В мои обязанности уверенность не входит. Я должен быть беспристрастным, а значит придерживаться позиции агностицизма.
— Ладно, я понял вашу позицию. А теперь выкладывайте мне свои догадки.
— Не могу, — резко отказался Петре. — Вы просите меня высказать вам недостоверную информацию, которая может навредить моральному духу команды корабля, а это было бы в корне неэтично.
— Вы в этом уверены? — спросил Радэк, и, судя по встречному взгляду, Петре верно распознал издевку в этом вопросе. — Я, как официальный представитель команды корабля, прошу вас на пять минут забыть о ваших представлениях об этике и помочь мне понять причины несчастного случая.
— Я слишком порядочный человек, чтобы забывать о таких вещах даже на пять минут. Знаете, сколько трагедий случилось во вселенной из-за того, что кто-то распустил свой длинный язык в неподходящий момент?
— А сколько трагедий случилось по обратной причине? — парировал Радэк словами, в которые не верил ни секунды в своей жизни.
Он видел как Петре борется с самим собой, и практически чувствовал, как шестеренки в его голове скрипят в попытках вращаться в одном направлении. Он не знал, что способен довести человека до такого состояния простыми словами. До сих пор он был по ту сторону неприятных разговоров, и это чувство ему понравилось. Радэк списал все на слишком сильный удар головой.
— Хорошо, — ответил Петре, внезапно расслабившись. — Я, так и быть, нарушу этику ради вас, но только это будет происходить на моих условиях.
— Просите, что хотите, — с ходу выпалил Радэк и тут же добавил, — но в пределах разумного.
На межзвездном коммерческом флоте капитан — это высокооплачиваемая, но во всех остальных аспектах не самая благодарная должность. Капитан нес ответственность за каждого человека в своем подчинении. Если кто-то пострадал, часть вины обязательно ложилась на капитана, а если кто-то утратил трудоспособность, капитан обязан заполнить собой образовавшуюся брешь в рабочей группе. Лишь когда в экипаже царит полный порядок, капитан имел право насладиться немногочисленными плюсами своей должности, что очень хорошо стимулировало к поддержанию этого порядка.
На корабле не могло быть двух капитанов, но на буксире Ноль-Девять их было по меньшей мере полтора. Вильма не была капитаном и юридически не имела никакого права исполнять его функции, но Ленар упорно повторял «Вильма капитан, смиритесь с этим, это приказ», и чаще всего он повторял это самой Вильме. Когда взрыв чуть не убил Радэка, она сама настояла на том, чтобы взять на себя ответственность и занять место за бортом. Ответственности за чужие ошибки она не чувствовала, работать в скафандре она не любила, но та часть полушария, которая не была подвержена эмоциям, подсказывала ей, что так будет правильнее. Воспоминания об этих моментах остались покрыты слоем тумана, словно бы она находилась под наркотическим дурманом, или ее телом управлял какой-то другой разум.
Выход из шлюза для нее был равносилен шагу в пропасть, и с физически точки зрения так и было, но Вильма вопреки здравому смыслу ощущала, что впереди ее ждет долгое падение и смерть. Она никогда не мечтала обо всем этом, и никогда не стремилась занять капитанское кресло. В начале своей карьеры она была уверена, что завершит свой контракт, будучи все еще штурманом, а когда Ленар признался ей, что хочет сделать из нее няньку для оператора, ощущение, что она собирается занять чужое место, откормилось новостями и разрослось. Она старалась мыслить рационально, и рациональность подсказывала ей, что за такие возможности надо цепляться, но была в ней еще и частичка хаоса, которая била тревогу и уверяла, что в капитанском кресле ей совсем не месте. Возможно, это был нормальный страх перед ответственностью. Возможно, и Ленар когда-то его испытывал.
Пока она неуклюже шагала по обшивке, чередуя между собой страховочные фалы, она рычала от злости, глядя в беспечную спину Эмиля, который стремительными рыками разрывал между ними расстояние, а затем стоял на месте и ждал, пока напарница догонит его. Он даже не оборачивался, а лишь снисходительно приглядывал за ней через зеркало на запястье, и это ее бесило еще сильнее. На короткий миг Вильма допустила до себя мысль, что Эмиль каким-то неизвестным науке органом почувствовал ее дурное настроение, и специально злил ее, чтобы разогнать посторонние мысли. Так это было, или же ей показалось, но при виде этого нахала ее начинало распирать от энергии. Скорости это не добавило, но усталость от постоянной борьбы со скафандром отступила.
По радио прозвучал голос Ленара:
— Мы готовы взрывать вентральные зажимы.
— Мы с Эмилем все еще идем к дорсальной колотушке, так что можете не торопиться, — ответила Вильма, отрывая карабин от скобы. — Лучше все перепроверьте, чтобы больше никто не взорвался.
— Поздно. Мы их только что взорвали.
Вильма за секунду замерла, вслушиваясь в свои ощущения. Звук от взрывов такой мощности в теории должен был передаться в ее ноги через корпус, но она ничего не чувствовала, кроме стука крови в висках.
— Я ничего не почувствовала.
— Значит, корпус Пять-Восемь сохранил пластичность, — ответил Илья. — Видимо кранцы сыграли роль теплоотводов, и забрали часть энергии с вашего корабля, и еще часть от стыковочных балок «Магомета». Наверное, это хорошо.