— Эмиль! — взревела Вильма, — Кончай!
Его скафандр замер на месте, ненадолго обратившись в статую.
— Я сказал что-то лишнее?
— Нет, ты сделал что-то лишнее, — Вильма оттопырила палец параллельно лучу своего фонаря. — Ты сбросил головку еще десять оборотов назад. Хватит.
— А, — усмехнулся он, слегка развернувшись к обнаженной колотушке. — Прости, не заметил.
— …и через девять месяцев рождается ребенок, — закончил Радэк.
Петре слушал его рассказ со слегка приоткрытым ртом, и дважды пытался перебить своего респондента, но поток слов шел с бескомпромиссностью товарного состава, сметающего все на своем пути. Радэк щедро поливал описания процессов техническими терминами и механическими метафорами, трижды делал торопливый судорожный вздох, страшась сделать слишком длинную паузу, и невольно приклеивался взглядом к объективу камеры, словно интересуясь ее мнением об услышанном.
Ему с самого начала не нравилась вся эта затея, но он не позволил себе от нее отказаться. Его стихия начиналась где-то за бортом, а заканчивалась в машинном отделении, где рядом есть лишь металл, керамика и Эмиль, способный моментально утолить любую жажду общения. Он давно привык к тишине, одиночеству и замкнутым пространствам, и с психологической точки зрения он был лучше других подготовлен к длительным космическим полетам. Он любил возиться с машинами, пристально изучая каждый мельчайший болтик, и для такого человека было противоестественно ощущать, что не он изучает машину, а машина изучающее смотрит на него своим стеклянным глазом, готовая передать свои воспоминания о нем миллионам зрителей. Положение усугубляло то, что на всем борту камера оказалась единственной машиной, требующей его присутствия. Один термоядерный реактор был отключен, проверен и давно обслужен, второй же, выражаясь сложным диалектом профессиональных техников «мурлыкал, как котенок». Термоядерные реакторы — сложные и потенциально опасные механизмы, которые требуют круглосуточный надзор кучи специалистов, но в дальнем космосе не было кучи специалистов. Вместо них был управляющий интеллект Марвин, который их всех заменял, и выполнял 98 % работы, необходимой для длительного автономного функционирования реакторов. Именно благодаря Марвину Радэк столкнулся с проблемой, которую человечество старательно избегало последние несколько веков.
Машина отняла у человека работу.
Чувство собственной бесполезности было одной из тех сил, которые толкнули Радэка на то, чтобы согласиться дать корреспонденту интервью, и даже к этому вопросу он предпочел подойти конструктивно. Он выстирал и выгладил свою форму, побрился, причесался, остриг ногти и даже взял у Вильмы немного тонального крема, чтобы замаскировать швы у себя на лбу. Петре тут же сказал ему, что это неестественное «пятно грязи» выглядит плохо, но Радэк настоял, что зритель не должен видеть производственные травмы. К тому моменту, как интервью началось, предвкушение дискомфорта отошло на второй план, и он начал воспринимать это как должное. Радэк должен был ответить на вопросы Петре, а Петре взамен ответит на вопросы Радэка. Это казалось более чем честным обменом.
— Вообще-то я спрашивал о несколько иных космических столкновениях, — разочарованно протянул Петре, дослушав рассказ до конца.
— Знаю, но что вы сильнее хотели показать зрителю: космонавта, который рассказывает о массовой гибели людей в космосе, или космонавта, который шутит и веселится? — Радэк натянул на себя фальшивую улыбку.
— Моя задача — показать зрителю просто космонавта. Радэк, если на вас смотрит камера, это еще не значит, что вы стали артистом. Будьте собой, и не пытайтесь идти напролом сквозь неудобные для вас вещи, а просто обходите их.
— Как скажете, — стряхнул он улыбку со своего лица. — Давайте продолжать.
— Расскажите, как вы развлекаетесь в свободное время?
— Не просто, — честно признался Радэк. — Читаем старые книги, смотрим старое кино, играем в настольные игры…
— А почему именно старые? — уточнил Петре. — Разве вы не можете себе позволить купить в порту что-то новое?
— Разумеется, можем, только в этом нет смысла. Человеку не дано оценить современные художественные произведения, если он сам не живет в этой современности.
— А что насчет документальных произведений?
— Я пытался, — обреченно выдохнул Радэк. — Но в определенный момент я понял, что мне просто это не интересно. В конечном итоге наше главное развлечение упирается в обсуждение впечатлений, которые мы получили от визита в очередной космопорт. Иногда мы покупаем себе что-то новое и чуждое нам, и в этот момент мы, наверное, со стороны похожи на мартышек, которые изучают упавшую с небес бутылку из-под лимонада.
— Не может быть, чтобы все было так грустно, — покачал Петре головой. — Должно же быть что-то еще.
— Ну, — замялся Радэк, не желая обсуждать вслух щекотливую тему, но Петре не оставил ему выбора, — иногда в космопорту мы встречаем таких же дальнобойщиков, как и мы, которые отдыхают от рейса. Иногда среди них есть лица противоположного пола, которые совсем не против приятно провести время с кем-то, с кем их не связывают служебные отношения.
— И что, все происходит вот так просто? Вам удается сойтись с людьми с другого корабля за те жалкие несколько дней, что вы проводите в космопорту?
— Такова обратная сторона работы в дальнем космосе, — развел Радэк руками. — Глубоко личные вопросы приходится решать в спешке. И я бы не сказал, что это минус. Скорее это тренировка.
— Тренировка для чего?
— Для той жизни, которая начнется после окончания контракта. Когда я сойду с этого корабля, мне будет уже не двадцать лет, и у меня не будет такой роскоши, как многолетние поиски нарисованного в моей голове идеала, которого все равно не существует в природе. Нет, я должен буду найти женщину, которую просто сочту подходящей, и не терять времени понапрасну.
— Ясно…
Радэк до этого момента ни разу не задавался вопросами, в которых фигурировало бы имя Петре. Корреспондент интересовал его в той же степени, что и любой другой вид гусениц, но после этого «ясно» он понял о Петре даже то, что понимать совсем не хотел. Его с самого начала должно было удивить, почему здоровый мужчина в самом расцвете сил вдруг согласился на двухлетнюю командировку, и лишь из этого интервью стало ясно — Петре был одним из тех идеалистов, которые попусту тратили время на поиски идеальной спутницы жизни, и поэтому его до сих пор никто не ждет дома.
— Петре, может хоть теперь вы скажете…
— Еще несколько вопросов, — заткнул он Радэка. — Давайте теперь поговорим о грустном.
— Не думаю, что вашим зрителям захочется это слышать.
— Лишним не будет, — Петре отложил свой вопросник в сторону, и стало ясно, что следующие вопросы будут звучать исключительно из его головы. — Как хорошо вас снабжают провизией?
— По правилам на судне должен поддерживаться запас минимум на два рейса, — удивленно проговорил Радэк, пытаясь уловить в этом вопросе подвох. — В среднем это около ста пятидесяти тысяч килокалорий на человека.
— А если запас провизии по каким-то причинам испортится или даже закончится?
— И такое тоже было, — нахлынули на него воспоминания. — В этом случае экипаж переходит на экстренный паек: у нас на борту есть все необходимое для самостоятельного производства суперпаслена.
— Гидропоника?
— Именно.
— И как долго экипаж может жить на этом экстренном пайке?
Радэку потребовались усилия, чтобы вспомнить хотя бы приблизительные числа.
— Около месяца.
— Почему?
— Потому что суперпаслен — это лишь источник растительного белка и углеводов, который насыщает ваше тело энергией, но при этом не является полноценным здоровым питанием. Если вы будете больше месяца питаться лишь суперпасленом, у вас начнутся проблемы со здоровьем на фоне дефицита витамина С.
— Разве в суперпаслене нет витамина С? — спросил Петре, и Радэк готов был поклясться, что Петре спрашивает это не для камеры.
— Есть. Но в нем так же есть фермент, который не позволяет организму усвоить этот витамин С.
— Не могли бы вы описать, как именно организм отреагирует на нехватку витамина С?