— Поздравляю, Вильма, — выдохнул Ленар, немного поникнув. — Ты только что для себя открыла, что мы не в идеальном мире живем.
— Бьярне мертв, — констатировала она и снова сглотнула, решаясь произнести следующие слова. — И Андрей тоже мертв. Никого из них уже не вернуть, и самое плохое, что мы сейчас можем сделать по этому поводу, — это тыкать друг в друга пальцами и устраивать драки.
— Ты права, — ответил он почти не задумываясь, и Вильму это на секунду повергло в ступор. На ее памяти было не так много моментов, когда Ленар соглашался с ней настолько легко и быстро, и еще меньше, когда он после этого вдруг начинал задумчиво молчать. То, что несколько минут назад в его глазах читалось первобытным удовольствием от причиненного насилия, теперь превратилось в едва уловимое чувство стыда, смущенно устремленное куда-то вниз, избегая встречных взглядов. Он шумно вздохнул и поднялся со стула. Вильме показалось, что ему было нечего больше сказать, но на выходе из кают-компании он робко замер, словно бы о чем-то вспомнил напоследок, и оглянулся. — Простите.
Дверь закрылась, оставив их наедине с этим «простите». Вильма хорошо знала Ленара, и ей даже случалось пару раз видеть, как он извиняется. Бывали извинения искренние, а бывали извинения вынужденные. Это было вынужденным. Такие обычно произносят из чувства справедливости, которое не имело никакого отношения к чувству вины. Такое извинение звучало почти снисходительно, и было в чем-то похоже на очередную колкость.
Ледяную тишину нарушили шорохи, с которыми Илья поднялся со стула. Вильма чувствовала вставшими дыбом волосками, как он подошел к ней со спины, а затем его рука легла ей на плечо. Это был жест дружеской поддержки или чего-то большего. Она не стала возражать. А затем Илья спросил:
— Расскажешь об Андрее?
Она поднялась, развернулась, но в глаза Илье так и не посмотрела. Вместо этого она лишь ухватилась за его рукав и перестала отдавать себе отчет в своих действиях. Этого было и не нужно. Он по прежнему был для нее чужаком, с которым ее не связывал рабочий этикет, и не было ничего зазорного в том, чтобы просто уткнуться лицом в его плечо и утопить его в собственных слезах.
20. Мы никому ничего не должны
Простой истине, что межзвездная пустота — это смерть, обучают в академиях даже тех студентов, которые не являются полными кретинами. Рано или поздно люди научатся приспосабливать абсолютно все для своих целей, и лишь межзвездная пустота навсегда останется абсолютно бесполезным гиблым местом, в котором не захочется задерживаться ни одному нормальному человеку. Когда судно преодолевает расстояние от одной планетарной системы к другой, экипаж этого судна становится психологически зависим от мысли, что двигатели корабля дают постоянную тягу, и они медленно, но неумолимо приближаются к следующему островку цивилизации. Примерно на середине пути экипаж вынужден заглушить двигатели, чтобы выполнить разворот и продолжить путь уже в торможении, и тот короткий период, в течение которого двигатели молчат, заставляет даже бывалых космонавтов нервничать так, словно у них ненадолго перестало биться сердце. В любой пустыне движение — это жизнь.
Вопрос, кто именно умер, дальнобойщики или вся вселенная вокруг них, был довольно философским, но веяние отчужденности холодком закрадывалось под одежду и заставляло невольно отсчитывать секунды с момента, когда их условное перемещение в пространстве внезапно прекратилось. Еще в школе всех учат, что во вселенной ничто не стоит на месте, и все тела неизбежно куда-то движутся, но эти слова теряют всякий смысл, когда о вынужденной остановке кричат даже те органы чувств, о существовании которых прогрессивная наука пока умалчивает. Если двигатели не тянут, то это остановка.
Волнительный момент, когда маршевые двигатели вновь принялись за работу, стал подобен торжественному открытию. Со звуком низкого монотонного гула у корабля снова забилось сердце. Из куска металла и керамики он вновь обернулся огнедышащим исполинским монстром, на спине которого живет несколько блох. У него не было причин вести себя на старте как-то иначе, но последние несколько дней вселили в экипаж достаточно пессимизма, чтобы слова «Мы летим» сопроводились чередой облегченных выдохов и легким приступом всеобщей эйфории. Все ждали, что внезапно посреди великой межзвездной пустоты сгустится какой-нибудь подвох, и станция «Магомет» переживет еще один тяжелый буксир.
Станция по космическим меркам была легкой. Всего восемь миллионов тонн массы для тяжелого буксира марки «Гаял» — это примерно как пятикилограммовый рюкзак для человека. Это было путешествие налегке.
Спустя день состав вернулся в полетный коридор, и экипаж произвел последние маневры для коррекции курса.
Все.
На ближайшие три с половиной месяца работа окончена.
Оглядываясь назад, Ленар пытался примерно подсчитать, какой эмоциональный стресс он пережил за этот рейс. Впечатлений было гораздо больше, чем оговорено в его контракте, и эти впечатления слегка душили его, заставляя напрягать грудную клетку и делать судорожные глубокие вдохи, словно кислород вот-вот закончится. Впервые за долгое время улегшись на спальную полку без чувства, что ему надо что-то где-то успевать, он выветрил все мысли из своей головы и просто наслаждался искусственным притяжением. Впереди предстоял сеанс криостаза, но Ленар не торопился замораживаться. Ему нужно было еще немного времени, чтобы собраться с мыслями.
По инструкции капитан не имел полномочий приказывать экипажу пренебрегать криостазом без рабочей нужды, поэтому он провел общее собрание и изложил свои мысли. Он предлагал устроить что-то вроде выходного дня, которой каждый мог потратить по своему усмотрению, и дважды подчеркнул, что все желающие могут заморозиться «хоть прямо сейчас». Единогласное решение оттянуть криостаз еще на сутки его практически не удивило. Сразу после отбытия он начал ощущать немое облегчение, исходящее аурой от его подчиненных, но прекрасно понимал, что остаточное напряжение не уйдет моментально. Каждому после всех приключений требовалось еще немного времени провести в сознании и немного порадоваться, что все, наконец-то, закончилось.
Настроение Ленара постепенно ползло вверх, и в определенный момент оно возвысилось достаточно для того, чтобы он обрадовал Петре новостями.
Новость первая: их состав направляется к Солнечной системе. Полтора капитана решили, что с учетом их местоположения это будет рациональной тратой времени и топлива. Петре вернется домой почти на год раньше планируемого, и дальше буксир Ноль-Девять порожним ходом отправится на поиски брошенной грузовой баржи. Из-за спасательной операции изначальный план грузоперевозок можно было выкидывать в мусор, но была велика вероятность, что новый план будет подразумевать, что Ноль-Девять, подобрав баржу, не станет останавливаться у Фриксуса, а лишь совершит гравитационный маневр вокруг светила и на полном ходу отправится к следующему пункту назначения, а нужные Фриксусу припасы доставят другим транспортом. Так или иначе, все говорило в пользу того, что лететь стоит именно к Солнечной системе.
— Это здорово, — с энтузиазмом отреагировал Петре. — Если я правильно все понимаю, мы с вами сойдем с этого судна вместе. Возможно, мне еще доведется с вами поработать. И я бы мог помочь вам обус…
— Нет, — отрубил Ленар кусок от недосказанного слова. — Я не сойду в Солнечной системе.
— Почему? Я думал, что ваш контракт уже истек.
— Да, но я банально не хочу жить остаток жизни в Солнечной системе. Мне она не нравится. Многие люди бегут из нее. Не вижу причин не брать с них пример.
— Это грустно слышать, — покривил корреспондент лицом. — Но справедливо. Так значит вы побудете капитаном дольше, чем планировали?
— Думаю, юридически я буду здесь в качестве пассажира, — пожал Ленар плечами. — Сойду на Фриксусе, как и задумывал изначально. Правда, сходить теперь, вероятно, придется на полном ходу.
— А как это?
— На подлете к системе мы пошлем предупреждение о нашем прибытии на пограничный ретранслятор. С Фриксуса заранее вылетит транспорт, который сможет за пару недель сравнять скорость с нашим составом. Он перехватит нас уже далеко за границами системы, передаст нам нового члена экипажа, заберет меня и вернется к Фриксусу.